На суше и на море. 1967-68. Выпуск 08

В тот день Стрептинский задерживался после обеда. Таня сидела в бухгалтерии и разговаривала с Михаилом Ароновичем, а сама косилась на старенький телефон у него на столе. Приближалось время связи с Кислоканом. Она ждала звонка, и все равно, когда он зазвенел, вздрогнула. Михаил Аронович снял трубку.

— Вы что носы повесили? — заглянул в бухгалтерию Стрептинский. — Денек-то какой сегодня! Не подумаешь, что скоро осень, а?

— Иван Николаевич, Зимов звонил из Амо! — бросилась к нему Таня. — Он не встретил оленевода в намеченной точке и вышел в Амо. Весь материал остался у оленевода.

— Постой, постой. Что за чепуха? В какой намеченной точке? Почему Зимов должен встречаться с оленеводом в какой-то точке? Пойдем ко мне, расскажешь все подробно. Да не реви раньше срока, — нахмурился Стрептинский.

Таня рассказывала. Стрептинский сидел, слушал, потирал лоб длинными пальцами.

— Сорвал работу твой Зимов, — проворчал он.

— Он же хотел как лучше, быстрее, — обиделась Таня. — Он ведь не думал, что так получится.

— Думать надо было. Ну ладно, об этом с ним поговорим особо. А пока надо что-то делать. Рассчитывать, что оленевод скоро выйдет из тайги, нельзя. Черт знает, что с ним случилось и вообще что это за человек. Аэроснимков у Зимова нет. Второй экземпляр у начальника партии, значит, придется подбирать в отряде. Надо снаряжение, оленей, оленевода. Сейчас середина августа, месяц он уже не работает. Еще недели две уйдет на сборы. Не успеет он до зимы все сделать. Сорвал работу. И послать на помощь ему некого. Придется тебе, стрекоза, ехать потрудиться. — Он посмотрел на Таню из-под своих косматых седых бровей.

Глава 9

Первым делом мы, конечно, зашли в магазин.

Хлеб был сегодняшней выпечки. От него шел настоящий хлебный дух, и корочка аппетитно похрустывала на зубах.

Мы сидели на крыльце магазина, ломали хлеб большими кусками и ели…

Хлеб наполнял желудки приятной сытной тяжестью. Бабы, выходившие из магазина, жалостливо смотрели на нас, подперев щеки кулаками, и, вздыхая, тихо переговаривались:

— Исхудали-то как.

— А молоденькие ребята.

— Одежонки-то, почитай, нет совсем — нагишом шли.

— А на ногах страх какой.

Сейчас начнутся расспросы, оханье, сожаления… Подхватив под каждую руку по буханке хлеба, мы медленно пошли по улице.

А потом была баня. Теплая мыльная вода струилась по телу, смывая грязь, усталость, отчаяние. Как приятно было надеть чистое, мягкое белье, чуть пахнущее мылом и чемоданом. Теперь верилось, что самое страшное уже позади.

После обеда я позвонил в Туру.

Я терпеливо ждал, пока меня соединят, потом услышал голос нашего бухгалтера. Он пробормотал что-то непонятное, и вдруг в трубке ясно и отчетливо зазвучал Танин голос…

Катер ткнулся в берег, загремел, заскрежетал прибрежной галькой. По брошенному трапу не торопясь спускался начальник экспедиции Стрептинский. Выражение его лица не сулило ничего доброго.

— Ну, Зимов, рассказывай, что ты тут натворил?

Но я смотрел мимо него. Смотрел и не верил своим глазам. Сердце хотело выскочить у меня из груди. Там, у трапа, стояла она…

— Танька! — Я бросился по трапу, чуть не столкнув Стрептинского в воду.

Птицей взлетел на катер и прижал ее к себе. Я бормотал какие-то слова, а она гладила меня по лицу, улыбалась, старалась заглянуть в глаза…

— Ну, Володя, успокойся, все хорошо…

Стрептипский постоял на берегу, потоптался на месте, сердито махнул рукой и легко зашагал в гору.

— Ты не имел права оставлять оленевода одного, а тем более отправлять его на какое-то озеро, — напирал Стрептинский.

— По-моему, каждый вправе строить свою работу, как ему удобнее.

— А если он потеряет материалы? Восемнадцать тысяч квадратов аэросъемки — это не шутка! Ты знаешь, чем это пахнет?

— Знаю. Только куда они денутся?

— Он же вообще может не прийти в Амо. Его здесь ничто не держит: единоличник.

— Зачем думать о худшем?

— Все равно ты не имел права, и тебе придется отвечать!

— За материал отвечу, если он пропадет, а больше ни в чем не считаю себя виноватым.

— За материал и ответишь. И еще за то, что работу сорвал.

— Работу я сделаю. Только оленевода нет.

— В этом все и дело. Материал и снаряжение я тебе привез, а оленевода добивайся сам или жди Хукочара. А мне ехать надо.

Ты у меня не один.

— Спасибо и на том, — сказал я.

В это утро я сидел у окна в правлении колхоза. Из окна было видно опушку леса и домишки, спускающиеся к реке, чуть поблескивавшей на солнце. Из-за зубчатой кромки леса, как большая змея, выползал караван вьючных оленей. На переднем учаге виднелась фигурка эвенка с пальмой наперевес, издали так похожей на копье…

Ближе. Ближе.

— Хукочар! — выдохнул председатель колхоза.

Караван медленно приближался к дому. Я открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул Комбагиру:

— Не говори ему, что я вышел из тайги!

— Ладно, боне, — ответил Алексей.

Я прикрыл дверь и подошел к окну. Иннокентий не спеша слез с учага и заковылял к крыльцу. Хлопнула дверь. Через тонкую перегородку был хорошо слышен гортанный эвенкийский говор.

— Что он говорит? Переводи, — сказал я председателю.