На суше и на море - 1972

Конрад вышел на обвес мостика, ощутил напор ветра, всмотрелся в даль и невольно вздрогнул. Из блестящей дымки, быстро увеличиваясь, выплыл силуэт двухматчтового брига. Конрад отметил странную оснастку корабля — таких не встретить на океанских дорогах. Высокая корма с резными украшениями, низкая осадка, выдвижная утлегарь. Из полупортиков высовывались жерла пушек. С полной парусностью, совсем не лавируя, бриг шел против ветра, в крутой бейдевинд, и пена кипела под резной головой нимфы на его форштевне. Палуба была безлюдна. Только на корме виднелась фигурка капитана, одетого по моде середины прошлого века: камзол, треуголка, тонкий штрих шпаги, белые букли парика и рвущийся черным крылом плащ. На гафеле развевался английский флаг… Конрад всмотрелся, и его обдало жаром: «Индевр» — слагалось из ярко начищенных букв на борту. Корабль капитана Кука! Вот капитан опустил подзорную трубу и махнул рукой в кружевной манжете. Бриг растворился в дымке.

Конрад перевел дыхание и осторожно оглянулся на Ленокса. Тот был совершенно спокоен. Он, конечно, ничего не видел.

…Идешь вперед, узнавая следы своих предшественников, возбужденный, увлеченный, одинаково готовый к удаче и неудаче. Идешь вперед. И время тоже идет — пока не замаячит впереди теневая черта, предостерегающая тебя, что страну ранней юности придется тоже оставить позади.

Д. Конрад

Зеркало морей, зеркало судеб

Моей прежней веры в благородство и великодушие моря как не бывало. Я видел его теперь таким, как оно есть, — знал, что оно способно играть людьми, пока окончательно не сломит в них дух и до смерти замучит крепкие суда… Любить его тяжело. Оно не знает верности данному обещанию, верности в беде, долгой дружбы и преданности. Оно постоянно сулит очень много. Но единственный путь к обладанию тем, что оно сулит, — энергия.

Д. Конрад

…Ибо страшен будет гнев господа, карающего за неверие!

Лицо говорившего было длинным и бледным. Долгий рейс под палящим солнцем никак не отразился на облике этого человека в полотняной паре и широкополой шляпе. Пряди бесцветных волос свисали на худую шею. Он был миссионером и плыл в Вест-Индию, надеясь приобщить тамошних, погрязших в неверии жителей к истинной благодати. Мимо, распарывая лазурную гладь, прошел германский крейсер, промелькнули стволы орудий, флаг с тевтонским крестом.

— Так вы говорите, ваше преподобие, что кары не избежать? Это печально… — глаза говорившего смотрели вяло и безнадежно.

Миссионер поднял длинный и тонкий палец.

— Сын мой! Милосердие господне безгранично. Молись, служи справедливости, и кара минует тебя.

В воцарившемся молчании Джозеф Конрад прошагал мимо беседующих, кивком ответил на вежливые и подобострастные приветствия. Всего неделя пути, а капитану уже невыносимо тяжело видеть на палубе группки этих людей, слышать их бесконечные разглагольствования о долге и милосердии, о правах белого человека, о служении прогрессу и великой миссии христианства.

Конрад вошел в рубку, с удовольствием посмотрел на мускулистого рулевого, пожал руку вахтенному штурману Виксу, краснощекому и неуклюжему Дэви Виксу, делавшему свой первый рейс. Во всем этом прочном и надежном была настоящая жизнь. А вот в том, чем заполняли свои дни пассажиры, жизни не было.

Как звали тех двух, высадившихся на берегу великой африканской реки для сбора слоновой кости? Ах да, Кайер и Карлье — созвучные имена и различные темпераменты… Сколько красивых слов было сказано о миссии белого человека, о служении долгу. Три месяца спустя представитель компании, прибывший за товаром, нашел холмик над могилой Карлье и повесившегося на перекладине креста Кайера. Помощник фактора негр Макола рассказал о страшных днях, в которых сметались меланхолия и жестокость, подозрительность и жадность, душевная дряблость и взрывы отчаяния… красивые слова, многозначительные символы… За всем этим алчность и пустота. Пожалуй, сушеная треска-миссионер прав, говоря о неизбежности кары. Она должна прийти — всесокрушающая и очищающая. Но не богово это дело, а человеческое.

— Вы любите море, Дейвис?

— Сэр…

— Ладно, ладно, Дейвис.