На суше и на море - 1977

Лужицкие поселений вдоль реки Варнов возникли еще в XII веке. Потом здесь появились немецкие купцы. В 1218 году Росток получил статут города и стал в XIV веке наряду с Любеком важнейшим членом Ганзы; ростокские деньги и меры весов были в ходу у ганзейцев. Город в пору своего первого расцвета насчитывал более десяти тысяч жителей.

С падением Ганзейского союза для Ростока наступили безрадостные времена, горожанам приходилось постоянно бороться с мекленбургскими герцогами. Сине-бело-красный торговый флаг стал реже появляться в других портах, флот уменьшился, число жителей наполовину сократилось. Лишь в середине XIX века Росток вновь пережил период расцвета — порт специализировался на вывозе зерна. В 1870 году около 400 судов германского флота было приписано к Ростоку. Но вскоре пароходы вытеснили гордые и красивые, но ставшие невыгодными парусники. Росток опять утратил свое значение как портовый город. Перед второй мировой войной грузооборот порта не достигал и полумиллиона тонн.

Сейчас Росток-Петерсдорф превратился в трансатлантический порт с грузооборотом, достигающим 11 миллионов тонн. В новый порт можно попасть разными путями. Скажем, добраться поездом до Варнемюнде, перейти через мост и сесть на кораблик, который, ловко маневрируя, выбирается из гущи стоящих на якоре парусных и моторных судов и плывет до Брейтлинга — мелководного залива, на южном берегу которого расположены портовые сооружения и причал для нефтеналивных судов.

Мне часто приходилось слышать фразу: порт Ростока — ворота в мир. Там под флагами многих стран стоят суда — стройные и пузатые, свежевыкрашенные и уже успевшие облупиться в плаваниях по морям и океанам. Краны поднимают из грузовых люков мешки с кофе, бананы, массивные ящики, опускают в трюмы автомобили, станки, оборудование. Чайки отражаются в грязноватой воде порта, чувствуется ветер дальних странствий. Но моряки, когда они стоят на палубе, перегнувшись через поручни, совсем не похожи на просоленных морских волков с рекламных щитов. Они не поют: «Паренек, возвращайся скорее», на них заштопанные свитера и комбинезоны. Это просто рабочие плавучих фабрик. Романтику заменила техника, морское дело механизировано и автоматизировано, от парусников мы пришли к корабельной электронике. Итак, прощай Джозеф Конрад со всей неповторимостью парусного флота.

Ныне матрос — такая же земная профессия, как и любая другая, ну пусть в придачу несколько морских песен, когда свободен от вахты…

Но если пойти вдоль мола в Варнемюнде в тот день, когда волны бьют свирепо, а ветер прогнал людей с пляжа и вдалеке на рейде танцуют стоящие на якоре суда, впечатление иное. Вот теплоход «Карл-Маркс-Штадт» медленно выползает из гавани в открытое море; на палубе можно разглядеть машущих людей, но скоро их уже не разглядишь. И тому, кто остался на суше, кажется, что даже при самой надежной технике в море всегда есть место приключениям, которые начинаются, как только за горизонтом исчезают башни родного города. Но приключения, вероятно, не те, что в бурное время парусников, когда матрос за нищенское вознаграждение месяцами находился во власти стихии, а корабельная дисциплина была зверской. В другом письме, которое я прочитал в музее мореходства, говорится: «У мыса Горн мы попали в жестокий шторм. Мы потеряли большую брам-стеньгу, верхнюю часть большой мачты вместе с реей… Я думал о том, как бы выбраться с корабля… здесь все время ссоры и драки…»

Порт можно обозреть еще и по-другому, сверху. И тому, кто захочет сделать это, я советую не подниматься на лифте в бар отеля «Нептун», а взобраться на старый маяк. Там ветер свищет еще сильнее, чем внизу, на молу; сюда наверх не проникают запахи гавани, не доносится ее шум, корабли кажутся игрушечными, как и краны, пакгаузы и склады; рельсы, тянущиеся к ним, словно бы для игрушечной железной дороги. Вот тут бы, думаешь, и обосноваться, когда выйдешь на пенсию: сиди у окошка и смотри, как приходят и уходят корабли, а ночью слушай их низкие, хриплые гудки…