На суше и на море - 1985

Роза прошла мимо нас, равнодушно кивнула Педро, без всякого интереса скользнула взглядом по моему лицу и, грациозно поводя плечами, отсчитала тонкими каблучками деревянные ступеньки лестницы, каменные плиты дворика, после чего звук ее шагов затих за воротами, выходящими на улицу Магальянес.

— Самая сложная фигура здешнего общества, — продолжает Педро после минутного молчания. — Профессию ты уже, конечно, определил: та самая древнейшая женская профессия. Причем водит клиентов прямо сюда. Жильцы пытались протестовать, но ничего из этого не получилось: во-первых, Роза перекричит кого угодно. Но самое главное: «по совместительству» она является еще и осведомительницей полиции. Докладывает в участке обо всем, что происходит в квартале. И кроме того, один из районных полицейских является ее «покровителем». Вот и попробуй повоюй с ней.

По деревянной галерее он идет к противоположному крылу дома. Я следую за ним. Здесь пахнет нечистотами, чесноком и керосином.

— Хочешь, посмотрим, как живут эти люди? — Педро стучит в обитую жестью дверь.

— Кто там? — слышится женский голос.

— Это я, Педро, ваш сосед.

— Что угодно сеньору?

— Простите, у меня к вам маленькая просьба.

Дверь слегка приоткрылась. В щели — настороженное женское лицо.

— Я хотел попросить вас, — говорит Педро с заискивающей улыбкой, — если это, конечно, вас не стеснит, на секундочку разрешить моему другу пройти к вашему окну, чтобы он смог сфотографировать Каминито сверху.

— Зачем это? — спросила женщина, все еще не открывая дверь.

— Для журнала, — заторопился, объясняя, Педро. — Мой друг — иностранец. Он из Европы. Он хочет написать статью о нашем городе. И конечно, фотография Каминито не может не сопровождать такую статью.

— Ну и что?

— Но из вашего, сеньора, окна открывается самый лучший вид на Каминито. Самый лучший… Мы вас не задержим, поверьте! Всего одна минутка!

— Ну что же, — говорит женщина после минутного колебания, — если вы это сделаете быстро…

Она сбрасывает цепочку, открывает дверь. Мы входим. Тяжелый воздух ударяет в нос. В доме мрачно и темно. По узкой прихожей мы проходим на кухню, и я успеваю разглядеть через открытую дверь маленькую комнату, в которой стоит старый диван. На нем лежит, закрыв газетой лицо, мужчина.

В ногу мне ткнулась мокрым носом собака. На кухне, куда мы входим из прихожей, горит лампочка, хотя сейчас полдень. Темно. Душно. На плите шипит сковородка: на оливковом масле жарится зеленая фасоль. Над заставленным кастрюлями кухонным столом — засиженная мухами вырезка из старого журнала, самодовольная физиономия какого-то государственного мужа, восседающего за необъятным письменным столом. На полу возятся пятеро детишек, мал мала меньше. При нашем появлении они смолкают и, раскрыв рты, разглядывают нас.

— Простите, сеньора, не могли бы вы открыть на секундочку окно? — говорит Педро.

Окно маленькое, двустворчатое. Одна створка вместо стекла заколочена фанерой.

Женщина рванула забитую фанерой створку на себя, окно жалобно скрипнуло, раскрылось. Стало немного больше света. Радостно взвились дремавшие на потолке мухи.

Я подхожу к окну. Там, внизу, шумит и переливается красками Каминито. Художники стоят у полочек, стендов и стоек со своими картинами, туристы бродят, щелкая фотоаппаратами, разглядывают этюды. И тут мне вдруг стало как-то не по себе: я чувствую, что не могу стоять у окна, зная, что мне в спину смотрит эта женщина и ждет, когда мы наконец уйдем и оставим ее в покое. Я торопливо щелкаю камерой раз-другой, благодарю хозяйку и иду в прихожую. Педро идет за мной. Мы благодарим женщину. Она равнодушно кивает головой и закрывает дверь.

— Ты не должен сердиться на них. Они не любят чужаков, — говорит Педро.

— Я не сержусь. Я и сам так же вел бы себя на ее месте. Никому не хочется показывать чужим людям свою бедность.

— Дело не только в этом: они боятся выселения. Владельцы этих домов на Каминито, после того как улица стала такой знаменитой, начали постепенно выселять жильцов. В нашем доме уже вручили извещения четырем семьям. Хозяева выгоняют этих бедняков, ремонтируют их каморки и сдают художникам.

— Но зачем художнику такая конура? — я кивнул в сторону двери, откуда мы только что вышли.

— Ты же видел мою мастерскую? Там тоже до меня кто-то жил. Конечно, такое «ателье» не лучший подарок художнику. Но во-первых, на Каминито сейчас мода, и иметь здесь ателье это просто престижно, как любому парижскому художнику престижно иметь мастерскую на Монмартре. А во-вторых, то, что мы здесь пишем, — это ведь для туристов. Это можно делать даже совсем без света, с закрытыми глазами.

Без солнца, без света… И все-таки художники рвутся сюда.

Потому что это престижно. Без солнца, без света. И все-таки старожилы Каминито не хотят уходить отсюда. Потому что разве найти им другое жилье? Хотя бы такое же убогое.

В поисках центра