На суше и на море - 1987

— Срочность, аварийность, — смеясь, перебивает его Тутубалин. — Об экстремальных условиях Саша может говорить часами. — И уже серьезно продолжает: — В глубинах океана от трехсот до пятисот метров имеются большие залежи полезных ископаемых, а их добыча без участия человека довольно сложна. Вот почему нам очень важно знать, с какой работой справятся акванавты, как и сколько им надо спать, каким должен быть режим труда и отдыха вообще на больших глубинах. Наконец, как скажется высокое давление на работе мозга, на психике человека, на его способности анализировать ситуацию и принимать самостоятельное решение. На все эти и многие другие вопросы и должны дать ответ такие эксперименты…

— Насчет того, сколько и как спать, — смущенно произнес Подымов, посмотрев на своего тезку. — Ты мне случай один напомнил. Однажды просыпаюсь — мы тогда уже опустились метров на сто пятьдесят, — хочу что-то сказать, а вместо голоса услышал писк. Растерялся было — ничего понять не могу. Лишь по веселым лицам товарищей осознал, что все не так страшно. Самому потом смешно стало, знал ведь, что в гелиевой среде голосовые связки издают совсем другие колебания, чем в воздухе. Поэтому можно было общаться только с помощью электронного устройства — корректора речи. На глубине «гелиевый» барьер стал для звука серьезной помехой. Плотность газовой смеси сильно сказывается и на дыхании — оно становится учащенным и затрудненным. Нам все время казалось, что не хватало какого-то маленького глотка воздуха для нормального дыхания. И работоспособность, естественно, становилась ограниченной. Но гелий еще и в шесть раз теплопроводнее воздуха. Акванавт быстро теряет тепло, «убегающее» сквозь кожу и легкие. «Комфортной температурой» жилого отсека на глубине четыреста пятьдесят метров является тридцать один градус. И отклонение даже на полградуса создает большие неудобства.

— Бывало, ляжешь на спину, — замечает Тутубалин, — животу холодно. Перевернешься на живот — спина мерзнет. Накроешься одеялом — жара донимает. Помню, кто-то из ребят уронил полотенце. Оно задело мое лицо, вернее даже, чуть прикоснулось. А мне показалось, что ледяной водой плеснули. Я еще потом долго ощущал неприятный озноб во всем теле.

— Сюрпризов хватало, — усмехнулся Родион Унку. — Чаю горячего не попьешь, гут же остывает… Вокруг однообразие, двигаешься мало, от долгого сидения среди стен со всех сторон наползает ощущение угнетенности, словно и в самом деле ты в беспросветной глубине… Вообще, — вдруг перескакивает он на другое, — для врача в эксперименте обширнейшее поле деятельности. Во-первых, обособленность экипажа, когда в критический момент медицинской помощи ждать неоткуда. Здесь и работа, и активное исследование. А во-вторых, врач может брать кровь из вены прямо на месте для анализов. Уникальность таких исследований очевидна. Это распространяется и на декомпрессию… О, и нудная штука, — рассмеялся Родион. — Сиди и жди, пока освободишься от проклятого азота. Хорошо, что взяли с собой художественную литературу… А вообще-го рабочий день у нас расписан строго по графику. Свободного времени очень мало. Иногда, правда, разрешали смотреть через иллюминатор телевизор.

— О чем я про себя мечтал постоянно, — со вздохом признается Саша Суворов, — так это о настоящем борще. Чтобы налит был в тарелку, а рядом ложка лежала.

— Ты и от торта не отказался, — посмеивается Подымов. — Когда его Людмила испекла нам вкусный торт. Мастерица она на это дело…

Людмила, жена Тутубалина, работала лаборантом гипербарического комплекса. И если выпадала ее вахта, она «подкармливала» своего Володю, а значит, и всех. Организаторы эксперимента особенно этому не препятствовали, прекрасно понимая, что хорошее настроение у исследователей в барокамере — это и высокий конечный результат работы. Через шлюз, похожий на широкий рукав, вмонтированный в корпус камеры, вручали им письма из дома, газеты. И пища даже подбиралась с учетом индивидуального вкуса каждого. Высококалорийная, в тюбиках, как у космонавтов. Тем не менее на пятые — седьмые сутки ребята запросили хоть что-нибудь «земное». Им «шлюзовали» апельсины, вызвавшие у всех хохот. При доставке они так сжимались, что становились не больше куриного яйца, а кожура сама отходила. Вот она — живая и наглядная работа быстрой компрессии!

— Что стало бы с яблоками, — с иронией замечает Тутубалин, — если бы их дали нам с Родионом! Когда мы «нырнули» на четыреста пятьдесят метров, воздух сделался таким «густым», что, казалось, его не вдыхаешь, а пьешь. И чувствуешь, как он в тебя втекает.

— А под конец, помнишь, Володя, — говорит Родион, — газету развернули, и она словно зависла в воздухе, читай — не хочу…

— А я, откровенно говоря, никак не мог привыкнуть к… снам, — смущенно произнес Подымов, — да и не только один я. На глубине мы всегда видели удивительные цветные сны. Почему? Для нас это, загадка.