На суше и на море - 1987

— Нет опасности, которой бы перенесть я не согласился, лишь бы доставить чести русскому флагу новыми открытиями, — с горячностью проговорил Лисянский.

— Вот и я так мыслю. Не возвращаться же нам. Но терпения придется набраться преизрядного.

Корабли продолжали свой путь. Вахты сменяли одна другую, ученые все так же хлопотали, занятые своими наблюдениями. Чаще других появлялся на палубе «Надежды» рыжеволосый Лангсдорф. Повертев во все стороны острым носом, как бы принюхиваясь к ветру, торопливой прыгающей походкой спешил на шкафут, где висели в тени термометр и гигрометр, тщательно записывал показания приборов. Потом отправлялся в каюту препарировать морских животных, изготовлять чучела птиц. Ничто не ускользает от внимания ученого. Вылетели из кочана капусты в камбузе удивительные бабочки, поймали матросы громадного дельфина — Лангсдорф тут как тут. Счастливая улыбка озаряет его лицо, если удастся отыскать что-то новое. Он запрыгал, как ребенок, когда наловили маленьких ярко-красных рачков, придававших воде кровавый оттенок.

Наблюдая за Лангсдорфом, Крузенштерн все больше и больше убеждался: страсть его к наукам неистощима, ради них он забывал о хлебе насущном. Узнав об экспедиции, он бросил все свои дела, примчался из Гёттингена в Копенгаген и упросил взять его в качестве натуралиста. Соблазнительно нанять уже известного в научных кругах Европы человека, но ведь обязанности сии исполнял адъюнкт Петербургской Академии наук Вильгельм Тилезиус. Выход нашелся такой: содержание Лангсдорфа взяли на себя в равных долях капитан «Надежды» Крузенштерн и посланник Резанов. Но замечали на корабле: не ладят меж собой оба натуралиста. А на подходе к бразильским берегам Крузенштерн стал свидетелем их очередного объяснения. Ученые говорили спокойно, но вот донесся высокий голос Лангсдорфа:

— Вам не должно быть никакого дела до меня, господин Тилезиус, вы приняты в экспедицию в качестве естествоиспытателя и должны выполнять свой контракт. Вы получаете жалованье, я — нет, для меня научные занятия — моя добрая воля, прошу вас не считать меня своим подчиненным. и не давать распоряжений.

Лангсдорф круто повернулся на каблуках и пошел было к себе, но, увидев Крузенштерна, направился к нему.

— Не сочтите за жалобу, — сказал он, — просто хочу знать ваше мнение. Можно ли считать меня обязанным выполнять распоряжения Тилезиуса на том только основании, что я волонтер экспедиции, а он лицо официальное? На его бесцеремонные приказания я ответил, что не считаю себя обязанным помогать ему.

— Я нахожу ответ ваш вполне разумным, — подумав, сказал Крузенштерн, — но позвольте все же заметить: природа столь обширна и многообразна, что, будь у нас в экспедиции и десять натуралистов, всем нашлось бы дел по горло. Почему бы вам с Тилезиусом не договориться: вы берете на себя изучение одних видов живых существ, он — других, а при случае, может быть, придется и объединить усилия.

После этого разговора Крузенштерн по-иному взглянул на свой конфликт с Резановым. В России с трепетом ждут вестей об экспедиции, и сомневаться не приходится, что письма моряков ходят из дома в дом и зачитываются до дыр. Как же можно не служить своему делу честно и до конца?

А в один из ближайших вечеров, только упали стремительные тропические сумерки, из освещенной кают-компании полились чарующие звуки. На музыку, как на костер во тьме, потянулись люди со всего судна. Крузенштерн остановился в дверях. Лейтенант Ромберг самозабвенно вел партию первой скрипки, Резанов играл на второй, Тилезиус — на басе, Лангсдорф — на альте, астроном Горнер — на флейте. Концерт удался на славу. Музыке теперь стали часто посвящать вечера. Инструменты в руках музыкантов-любителей звучали все слаженнее.

Ну а для Крузенштерна его инструментом в общем ансамбле экспедиционной жизни служил секстан, которым он владел превосходно. Известно было на флоте: координаты, взятые им, смело можно уподобить измерениям Гринвичской обсерватории. При подходе к бразильскому острову Санта-Катарина Крузенштерн уточнил местонахождение многих географических пунктов на карте.

Изрядная часть пути позади. Перелистав записки английского путешественника — адмирала Ансона, Крузенштерн прочел, что тот потерял из-за болезней немало членов экипажа во время перехода через Атлантику. А вот на российских кораблях больных не оказалось вовсе.

Вспомнился и Лаперуз. Суда этого французского капитана тоже бросали якоря у острова Санта-Катарина, где стояли теперь «Нева» и «Надежда». Лаперуз был славный мореход, но дай бог избежать его участи… Губернатор острова португальский полковник дон Куррадо встретил моряков учтиво и обещал помочь сменить мачты на «Неве». Крузенштерн распорядился вести работы таким образом, чтобы сберечь силы обоих экипажей перед трудным переходом вокруг мыса Горн.

В тропическом лесу отыскали двадцатисаженные стволы красного дерева. С огромным трудом дотащили их до побережья. А надо было еще установить и оснастить мачты без каких бы то ни было механизмов. Работа шла весело, но затягивалась…