На суше и на море - 1990

Время от времени прорывался луч солнца, и глетчер можно было видеть от края до края. Тогда ясно выступали цепи обрамляющих его гор, лишь едва прикрытых дымкой облаков. А ледяная равнина, на мгновение освещенная солнцем, искрилась и блестела мириадами омытых кристаллов.

Потом все снова тонуло во мраке.

Я был взволнован, восхищен этим волшебным зрелищем.

Стыкину же, казалось, были безразличны и темнота, и свет, так же как и пропасти, провалы, водовороты и стремительные потоки, куда каждую минуту он мог сорваться. Его ничто не поражало, и он ничего не боялся. Он не проявлял ни осторожности, ни любопытства, ни удивления, ни страха, а смело бежал вперед, как будто глетчер был площадкой для игр. Шарообразная, пушистая фигурка казалась одним прыгающим мускулом.

Через три часа мы достигли западного берега. Ширина глетчера здесь была около семи миль. Я прошел к северу, чтобы лучше разглядеть истоки ледника в горах Фервезера. Мне казалось, что облака должны подняться и погода разгуляется.

Пробрались мы без особого труда по самому краю леса. Тут, как и на противоположной стороне, лес был наводнен и поломан разбухшим и вылезшим из своего русла глетчером. Приблизительно через час, перейдя большой мыс, мы увидели перед собой разветвление глетчера, опускавшегося ледяным водопадом.

Проследив его путь на протяжении четырех миль, я обнаружил, что он впадает в озеро, наполняя его ледяными глыбами. Я с интересом исследовал бы и дальнейший путь глетчера, но надо было торопиться в обратный путь, чтобы успеть сойти со льда до наступления темноты.

Итак, взглянув еще раз на чудесный вид, расстилавшийся передо мной, я повернул назад, надеясь увидеть это место при более благоприятных условиях.

Сначала мы продвигались быстро, так как на нашем пути не встречалось особых препятствий. И только когда отошли от западного берега мили на две, попали в запутанную сеть пропастей.

В довершение беды черные облака опускались все ниже и ниже, и скоро ненавистный снег повалил тяжелыми хлопьями.

С беспокойством стал я разыскивать путь среди слепящей бури. Стыкин казался совсем спокойным, только стал держаться ближе ко мне.

На каждые пятьсот футов удобного пути приходилось по миле беспорядочно изрезанного пропастями и загроможденного сдвинутыми и изломанными ледяными глыбами, перебираться через которые было невероятно трудно.

Через час или два этого утомительного путешествия мы подошли к ряду продольных широких расщелин, почти прямых и правильных, точно огромные борозды.

«Нельзя останавливаться ни на минуту. Вперед! Вперед!» — подгонял я себя.

И я делал скачок за скачком в страшном напряжении, осторожно балансируя над зияющими пропастями. Стыкин следовал за мной как ни в чем не бывало.

Много миль мы пропутешествовали таким образом, спускаясь вниз и поднимаясь вверх, но мало продвигаясь вперед.

По большей части мы бежали, а не шли, так как опасность провести ночь на глетчере становилась все более угрожающей. Стыкин, казалось, был готов на все.

Быть может, мы и перенесли бы одну ночь под пургой и снегом, но, чтобы не замерзнуть насмерть, нам пришлось бы без устали прыгать на маленькой площадке какой-нибудь плоской льдины — ведь мы были голодны и мокры до костей, а ветер с гор все еще гнал снег, и было нестерпимо холодно. И какой бесконечно долгой показалась бы нам эта ночь на льдине!

Сквозь слепящий снег я не мог определить общего направления, по которому лежала наименее опасная дорога. Мне приходилось буквально пробираться ощупью от пропасти к пропасти. При выборе направления я руководствовался структурой льда, некоторые указания брал у ветра.

Не раз меня бросало в жар. У Стыкина же самообладание, казалось, росло с увеличением опасности.

Мы бежали, прыгали без устали, стараясь не упустить ни одной минуты умирающего дневного света.

Преодолев каждое новое страшное препятствие, я все надеялся, что оно будет последним. Но расщелины и пропасти становились все более и более угрожающими.

Наконец наш путь был прегражден очень широкой и прямой пропастью. Я проследил ее в северном направлении на расстоянии мили, тщетно пытаясь найти переход.

Затем я прошел вниз по глетчеру приблизительно на такое же Расстояние — к месту, где эта пропасть соединялась с другой, тоже непроходимой пропастью.

На протяжении двух миль было лишь одно место, где можно было попытаться перепрыгнуть. Но даже при мысли об этом прыжке у меня замирало сердце. Такая переправа возможна только при крайнем напряжении всех сил. Сторона, на которой я стоял, была на фут выше другой, но даже и с этим преимуществом пропасть казалась жутко широкой.

Я долго мысленно измерял ширину пропасти и всматривался в структуру противоположного ее края.

В конце концов я пришел к заключению, что перепрыгнуть возможно, но что обратный прыжок, с более низкой стороны, почти немыслим.

Осторожный горец редко предпринимает опасный переход в малоизвестной ему местности, если у него нет уверенности в том, что он может вернуться обратно. Это — правило горцев.