На суше и на море - 1990

— А вон и Филька уже едет! — сказал он обрадованно.

Раскрытый для записи, лежал на полевой сумке у меня на коленях геологический дневник. Я сидел с откинутым накомарником, вдыхал полной грудью свежесть горного воздуха, любовался красотой северной природы. По ту сторону ущелья, вдоль гривки водораздела, споро шагали под вьюками Хотой и Сасыл. За ними, на некотором расстоянии, с закинутой за спину дулом вниз «ижевкой» поковыливал Мерзликин и, должно быть, как всегда, гундосил какую-нибудь песенку-частушку.

Глядя на эту приятную троицу, я неожиданно вспомнил, как в ту короткую, звенящую комарами ночь, когда прибывший с лошадьми Мерзликин мертвецки спал, стреноженный Хотой опять было направил свои стопы обратно на «Чолбонью»; вместе с ним уходила и спутанная Сасыл. Проснувшийся к завтраку Филька взглянул на пасшихся у озера «материковских» коняг и тотчас, не умываясь, кинулся в сторону лесочка; через несколько минут он пришел, позеленевший от злости, и на мой вопрос, где его «змеи», трехэтажно выругался. Беглецов он, конечно, догнал, но вернулся с ними лишь на другой день под вечер. Какой состоялся у него с упрямцами разговор там, наедине, — осталось тайной, но больше своих лошадок Филя не путал и не треножил: они паслись всегда там, где конюх их оставлял, хотя держались вдвоем обособленно, в стороне от остальных собратьев…

Анатолий испуганно вскрикнул, воспоминания мои оборвались, и в ту же секунду я увидел нечто катастрофическое: Хотой с вьюками катился под откос!

Мерзликин неподвижно следил за мелькавшими конскими копытами, вьючными ящиками и словно чего-то ждал. Он не знал и за неровностями склона не мог видеть, что там, куда увлекало Хотоя, разверзлась пропасть… На тропе стояла Сасыл, повернув голову вслед удалявшемуся бедолаге, — она за ним шла непривязанной.

Мы с Анатолием заорали во все горло, и Мерзликин нас увидел. Тогда, вскочив на валун, я стал тыкать рукой вперед и вниз, где ущелье, скрещивая затем кисти высоко над головой. Филя, как видно, не понимал, но я повторял еще и еще; эхо наших воплей гулко отдавалось у подножия ближней сопки. Наконец он понял и со всех ног бросился вприпрыжку за конем. А тот все катился. До обрыва оставался уже последний десяток метров; по спине у меня побежал, нервный озноб…

Вдруг поклажа разлетелась: спасла примитивная мудрость — якутский способ вьючения, который мы применяли. Вьюки при этом не навешиваются на крючья седла, а скрепляются палочкой, конец которой вдевается под луку; когда лошадь падает или кувыркается, круговой трок сдвигается, палочка выскальзывает, и груз распадается.

Конь, почувствовав себя свободным, напружинился, вскочил на ноги и, став растопырившись, словно в землю врос; бока его ходили ходуном. «Вот когда подковы пригодились!» — воскликнул я про себя, и предо мной возникла картинка: подле старого дуплистого тополя, прямо на руках, без подковочного стана, куем мы с Филей этих «змеев».

Трехместная палатка наша стояла тогда на стрелке у бокового притока, по которому надо было забираться вверх, в дебри хребта, где ждали нас каменистые долины, неведомые скальные перевалы. Лошадок пришлось ставить на подковы. Подков же этих, как раньше и овса, Хотой и Сасыл знать не знали; только дело теперь предстояло куда сложнее, чем к овсу приучать. Мерзликин, однако, и тут из положения легко вышел. Он показал мне, как делать «закрутку», и я с помощью кляпцев, или дудок, крепко защемлял лошади верхнюю губу, завертывал ее круто, и животное стояло не шевелясь — подобно тому как стояла наша Сасыл, когда мы ей на спине рану промывали. А конюх в это время преспокойно подковывал — споро, аккуратно, туго притягивая ухналями загодя подготовленные, подогнанные по копытам подковы… Теперь их задние шипы помогли Хотою вцепиться в спасительную пядь на самом краю своей гибели.

Два вьючных ящика, шлепнувшись, легли по сторонам, и только привьючка — мешок с рукавами жестяных труб — продолжала катиться, пока не улеглась на встречном бугорке. Мерзликин широкими стелющимися шагами подошел к мерину, обнял за шею и приник щекой к его морде.

Мы с Толей тоже дух перевели, облегченно улыбнулись. Я поднял с земли упавшую сумку, снова сел. Но, взглянув еще раз на тот берег, опять вспомнил эпизод, рассказанный Филей.

Случилось это в двадцатых числах июля. По вине бурового техника Филька отправился на базу лишь после обеда; по дороге еще хариусов половил, которые в тот погожий день прямо на голый крючок сигали, — и застала его в пути ночь. Местность попалась незнакомая, заросшая чащобой лесной, — пробираться совсем трудно стало. Ослабив поводья и положившись на интуицию умного Хотоя, Мерзликин беспечно продолжал путь. Он изредка поглядывал на мерцавшую сквозь вершины лиственниц одинокую звезду, потихоньку напевал:

Елки-палки, лес густой,Едет паря холостой…