На танке через ад

В октябре 1991 года я после лекции по стоматологии спросил у 60 студентов: «Кто был Йодль?» Никто не ответил. «Что произошло с генералом Йодлем в Нюрнберге?» — снова никто не ответил. Здесь было что-то упущено в воспитании, и не в единичном случае не даны важные знания в школе.

В нашем эскадроне было четыре взвода. В соответствии с их номерами нумеровались танки. При этом четырехзначный номер складывался из номера эскадрона и номера взвода. Например, танк командира 1-го взвода имел номер 1211, то есть 12-й эскадрон, 1-й танк 1-го взвода. У моего танка был номер 1241, то есть 12-й эскадрон, 1-й танк 4-го взвода, то есть танк командира взвода. У командира эскадрона был танк № 1251, а у танка его сопровождения — № 1252. Командиром эскадрона, как правило, был ротмистр или обер-лейтенант, а взводом командовал лейтенант или обер-вахмистр. Первое время моим командиром был молодой лейтенант. Позднее, когда в результате боевых действий мы понесли большие потери и стало не хватать офицеров и вахмистров, часто командирами танков становились старшие унтер-офицеры. Радист в танке командира взвода, так же как и в танке командира эскадрона, отвечал за связь с командованием — с танком командира эскадрона (командира батальона соответственно) и с четырьмя другими танками взвода (танками командиров взводов). Для этого наряду с передатчиком над трансмиссией были установлены два приемника. С помощью разных приемников радист командирского танка часто был вынужден одновременно принимать распоряжения старшего командира и сообщения от четырех подчиненных танков. Поэтому в бою при том, что ежедневно менялись позывные, как, например, «Подсолнечник» — «Астра», от радиста требовалась большая сосредоточенность.

Радистам подчиненных танков было легче, потому что они должны были обеспечивать связь только своего командира танка с командиром взвода. Из-за потерь и отпусков экипажи постоянно перетасовывались, поэтому в разных боях мне пришлось посидеть во всех танках — от командира эскадрона до последнего взводного танка (№ 1245). Своей службой радиста я был доволен и совершенно ничего не делал для того, чтобы стать офицером, скорее, наоборот, прилагал все усилия, чтобы остаться солдатом. С этой целью я проявлял или слишком много, или слишком мало солдатских знаний и активности. Кроме моей природы, которой было чуждо все военное, и взгляда, что я слишком молод и не гожусь в офицеры, потому что у меня отсутствует всякая военная жилка, такие мои наклонности определялись еще и тем, что офицер на своем танке никогда не может остаться позади или ехать на марше последним. Он всегда должен быть с подразделением, ведущим бой. И если его танк выходил из строя, то он должен был пересаживаться в исправный танк, а его место в поврежденном танке занимал чаще всего унтер-офицер из того танка, в который он пересел. Два раза я был свидетелем того, как мой танк во время атаки выходил из строя из-за поломки мотора. Командир взвода, лейтенант, занимал место командира в другом исправном танке. Оба раза после такой смены танка их подбивали и оба офицера погибли. После таких случаев я совершенно не стремился попасть в офицерскую школу. Я предпочитал оставаться обер-ефрейтором, чтобы иметь возможность не скакать с танка на танк, а подольше иметь шанс на выживание, чтобы закончить войну. И действительно, потери среди офицеров нашей танковой части были очень велики. Из разговоров во время пребывания во Франции и Италии я знал, что мой друг граф П. думал так же. У него было большое желание возвратиться к своей семье, в свои поместья в Силезии, чтобы наладить в них образцовое хозяйство. Оставшийся там управляющий хозяйствовал из рук вон плохо. Однако его благородное происхождение, его друзья и связи, в конце концов, не оставили ему возможности отказаться от офицерской карьеры. Позднее, в Загане, я встретил его, подтянутого офицера.

В начале октября 1943 года личное письмо нашего командира дивизии к Гитлеру, о котором солдаты рассказывали, что там было написано: «мои солдаты хотят в Россию», увенчалось фатальным успехом. Командир, как прусский офицер, искал борьбы до конца. У таких офицеров было стремление успешно воевать вместе со своей дивизией и ее солдатами. Что думали или хотели рядовые — никого не интересовало, да и не могло интересовать во время войны. Если не считать время службы в транспортной роте (1942–1943 гг.), ни один офицер меня не спрашивал, хотим ли мы действительно в Россию. И я уверен, что большинство солдат туда не хотело. Впрочем, позднее от одного радиста в штабе я слышал, что 24-ю танковую дивизию должны были придать дивизии СС. И якобы после этого командир дивизии генерал фон Эдельсхайм первым же самолетом отправился к Гитлеру, чтобы лично ходатайствовать перед ним: «Лучше в Россию в качестве 24-й танковой дивизии, чем в Италии при соединении СС».