На узкой тропе

Ощупав в тощем бельбоке хрустящую бумажку, он зашагал вниз. Праздник кончился, теперь сюда не скоро придут паломники. Самое время посидеть в чайхане.

Ехали они шагом, изредка перекидываясь малозначащими словами, ехали, как богомольцы-паломники, у которых впереди далекий, утомительный путь. В селения не заезжали, пробирались стороной, тутовыми рощами. Хаджиусман глядел по сторонам и старался припомнить места, которые были знакомы с детства. Не сведи его злая судьба с Курасадханом, он, Хаджиусман, сын мутавали Бабадуста, и сейчас бы жил в кишлаке Азан или в Маргилане, или в самом Коканде. И если бы не служил в мечети, на худой конец, торговал бы в ларьке ханатласом или остроносыми калошами. Но аллаху не угодно было видеть джигита в услужении, он показал ему другой путь. Сейчас не хотелось лезть в туман прошлого, не хотелось тревожить воспоминания, но они сами наплывали, заставляя учащенно биться сердце.

Перебравшись через железнодорожную насыпь, они спустились в лощину и выехали на тропу, что петляла между голыми курганами. Слева от курганов поднимались кирпичные корпуса стройки, в поклоне сгибались стальные шеи башенных кранов, без умолку гудели самосвалы, покрикивали паровозы, деловито ворчали экскаваторы. Дым и пыль заслоняли солнце, и вся стройка вставала в оранжевой мгле. Хаджиусман молча покачал головой. На его чалму и белый халат ложилась мягкая серая пыль.

— Ох-хо, как люди мучаются! Там, наверно, и есть ад? — указав камчой в сторону стройки, спросил он.

— Большой нефтезавод строится, уважаемый Хаджиусман-ака, — сказал Рауф-хальфа. — Люди говорят, что хорошо зарабатывают и живут в светлых домах, в достатке.

— Много болтают, — заметил Мадумар, — их только слушай.

— Да, да, Мадумар-ака, — отозвался Хаджиусман. — Нельзя слушать безбожников…

И опять воцарилось молчание. Говорить не о чем. Там другая жизнь, совершенно не понятная им. Тихо поскрипывают седла, устало фыркают ишаки, где-то уныло гудит шмель.

— Уважаемые! Где могила моего родителя Бабадуста-ата? — заволновался Хаджиусман. — Неужели мы проехали это место?.. Почему вы не сказали мне? Кишлак Азан где-то здесь?.. Может, мы по другой дороге едем?

— Правильно едем, — мрачно проговорил Мадумар.

— Мазар вашего родителя был не на кладбище, а возле дороги, там и дом ваш стоял, — сказал Рауф-хальфа.

— Конечно, — подтвердил Хаджиусман. — Кто же мог не выполнить завещание родителя?

— Об этом и говорю, — продолжал хальфа. — Во-о-он то место, — указал он на бурое облако пыли. — Самый большой цех там строится. Кишлака Азан давно нету, на его месте новые большие дома стоят. Рабочие живут. А рядом — Комсомольское озеро и много-много ребят там купается…

— О-о, аллах! — глухо простонал Хаджиусман. — Порази их громом, нечестивцев!..

Больше он ничего не сказал, опустил голову и перестал смотреть по сторонам. Проезжая мимо развалин заброшенного кишлака, он подумал: «Хоть здесь еще стариной пахнет — и то слава богу. Сюда не успели забраться. Вон камни — остатки мечети! А это что?.. — он прислушался. — Чу, кажется, голос азанчи звучит над святыми развалинами?..» И с досадой поморщился: то был голос одинокого жаворонка. Кому он пел? Может, солнцу. Может, птенцам своим, которые укрылись в развалинах. «Эх, бездельник! Что тебе не петь — ты свободен!» — ругнулся про себя Хаджиусман.

Мадумар стеганул ишака и поравнялся с Хаджиусманом.

— Местность эта ничего вам не напоминает? Вон тот заброшенный сад в низине? — взмахнул пустым рукавом Мадумар. — Арык? Он давно высох, разве только родничок остался…

— Не могу припомнить, Мадумар-ака, — Хаджиусман привстал на стременах, поглядел из-под ладони вокруг. — Нет, не припоминаю…

Мадумар подобрал здоровой рукой пустой рукав и с силой сжал его в черном заскорузлом кулаке, словно вновь ощутил острую, давно забытую боль.

— Руку потерял здесь, — хрипло прошептал он, с ненавистью оттолкнув пустой рукав. — Здесь был мой последний бой с красными…

— Да, да, вот теперь, пожалуй, и я начинаю вспоминать, — также шепотом проговорил Хаджиусман. — Кишлак, кажется, тогда и был разрушен?

— Тогда, — угрюмо подтвердил Мадумар. — В кишлаке жили очень плохие люди… Курбаши приказал выгнать всех из кибиток и забрать с собой. Но куда брать, сами посудите? Мы едва уносили ноги. И если бы не грязные оборванцы из того кишлака, красные бы порубили всех. Мы тогда прикрыли ими свое отступление. Ну и, конечно…

— Помню. Теперь помню…

— Как не помнить, — задумчиво продолжал Мадумар. — Я чуть не каждую ночь вижу того желтоглазого аскера на красном коне, и сабля его — она, как молния… Рука в сторону отлетела, а я… После молнии наступила черная ночь… Очень долго стояла черная ночь. Свет я увидел только в доме Саттара-хаджи. Вас уже тогда не было здесь… Никого… — тяжело вздохнул Мадумар. — Все ушли с Курасадханом, а я так и остался в доме Саттара, а потом…