На внутреннем фронте Гражданской войны. Сборник документов и воспоминаний

Махновец. – Где это было? На наших повстанцев клевещут все, между тем лучшие наши товарищи такие начальники, как дедушка Максюта…⁷⁷

Ворошилов. – Ну, уж этого я знаю.

Махновец. – Дедушка Максюта крупнейший революционер, он арестован.

Начинаются горячие нападки махновцев по поводу ареста Максюты. – «Такой отважный старик!» Ворошилов с усмешкой спрашивает Mapусю Никифорову, для кого она среди бела дня реквизировала целые лавки дамского белья в Харькове. Махновцы улыбаются. Маруся отмахивается рукой и краснеет. «Ко всякой ерунде придираются, – говорит она, – не вникают в суть вещей…»

Беседа опять переходит на мирный, дружелюбный тон.

«Перед сдачей Мариуполя махновцам, – сообщает Павленко, – у Шкуро было совещание с Деникиным. У Шкуро великолепно организованные части идут колоннами с пением в атаку. Махновцы создали целый артиллерийский дивизион. За поимку начальника дивизиона Деникин назначил 10 000 руб. В Мариуполе махновцы захватили 400 пленных. Мобилизованных отпустили, добровольцев расстреляли. Враг махновцев это Аверин⁷⁸, он распускает «провокационные слухи о бандитизме махновцев».

«Я первая, – говорит Маруся, – ввела отряды в Екатеринослав, я обезоружила 48 человек. Можно легенды рассказывать про махновцев, расскажу до конца…»

Трудно заставить Марусю прекратить перечень своих подвигов. Пьют чай. Гуляют на перроне в ожидании батьки, которого ждут из Мариуполя. Наконец, комендант станции сообщает: «Батька едет». Локомотив с одним вагоном подходит к перрону, выходит Махно с начальником штаба. Махно – приземистый мужчина, блондин, бритый. Синие, острые, ясные глаза. Взгляд вдаль, на собеседника редко глядит. Слушает, глядя вниз, слегка наклоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит все⁷⁹ и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере. Его начштаба – типичный запорожец. Физиономия, одеяние, шрамы, вооружение – картина украинского 17-го века.

Автомобили поданы. От станции до местечка около 8-ми верст. С комендантом поезда условие – если к 6-ти часам вечера экспедиция не вернется, послать разведку. Неподалеку от местечка окопы, следы боев. Махно показывает дерево, где сам повесил белого полковника.

– Как у вас с антисемитизмом? – спрашивает Каменев.

– Вспышки бывают, мы с этим жестоко боремся. По дороге сюда на одной из станций вижу, какие-то плакаты расклеены. Читаю: погромного характера. Вызываю коменданта, требую объяснений. Он ухмыляется. Хвастает, что вполне согласен с тем, что сказано в плакате. Я застрелил его.

На главной улице Гуляй-Поля выстроен почетный караул повстанцев. Повстанцы кричат «ура». Серая, грязная улица, вдали площадь, залитая майским украинским солнцем. За ней голые поля с тонкой пеленой серебристого тумана над самой землей. Оазисы густой яркой зелени, сверкающая белым цветом вишня и ослепительные на солнце украинские хаты в коричневых шапках. Махно держит повстанцам речь о подвигах Красной Армии, пришедшей к ним на помощь. Говорит о неразрывности судеб украинских повстанцев и российских трудовых братьев. «Большевики нам помогут», – говорит он. Слушают его вооруженные винтовками парубки и пожилые. Один стоит в строю босой, в рваных штанах, офицерской гимнастерке и австрийской фуражке Другой – в великолепных сапогах, замазанных донельзя богатых шароварах, рваной рубахе и офицерской папахе. Есть лица строгие, спокойные, вдумчивые, есть зверские челюсти, тупые глаза, безлобые, обезьяньи черепа. Есть острые вздернутые носы, закрученные усики, рты с подушечками по углам. Вокруг войска теснится толпа крестьян. Издали наблюдают несколько евреев. Настоящая Сечь. Последние слова Махно покрываются бурной овацией. После Махно говорит Каменев. От имени советского правительства и российских рабочих и крестьян приветствует он «доблестных повстанцев», сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнет помещиков и белых генералов. Вместе с Красной Армией пойдут славные повстанцы тов. Махно против врага трудящихся и будут бороться в ее рядах до полного торжества дела рабочих и крестьян. После дефилирования почетного караула члены экспедиции вместе с Махно и его чинами прошли в помещение штаба. Здесь имел место разговор Ворошилова с одним из чинов штаба Махно, евреем-анархистом, заядлым контрреволюционером. Названный чин «прощал» Советской власти все, «только не ЧК и реквизиции». Затем посетили Гуляй-Польский Совет. Члены президиума, полные, краснолицые крестьяне в прекрасных сапогах и жилетках при цепочке, жаловались на времена: «Наймешь работника сегодня за одну цену, а глянь завтра он уже другую загибает. Так вести хозяйство невозможно. Тоже самое, например, с лошадьми. У меня вот 8 коней было. Три раза отнимали. Только пара осталась. Какая после этого охота работать».