На войне как на войне. «Я помню»

Вскоре он перешел комиссаром в другую батарею и, когда в 43-м институт комиссаров отменили, письмо написал Сталину: «Товарищ Сталин, отмена института комиссаров отрицательно скажется на боеспособности армии». А у меня в то время комиссаром был Андрей Павлович Гусак, учитель из-под Рязани. Здоровый, высокий. По возрасту в два раза старше меня. Мы с ним в одном блиндаже жили. Пошел он куда-то, приходит и говорит: «Хер я на тебя положил!» – «Ты чего?!» – «Вот ты сидишь тут, таблицы рисуешь». А я действительно сидел, заполнял таблицы данных для стрельб. Там же надо было вносить поправки на температуру, ветер. Какая-никакая, а математика. Он должен был эту карточку подписывать: «Во тебе! Считай там свои угломеры, косинусы-синусы! Плевал я на тебя!» – «Ты что, Андрей Палыч, пьяный напился?» – «А я теперь не комиссар! И подписывать ничего не буду!» Вот так отменили комиссаров и ввели институт замполитов. Он был отчаянно доволен! Мы с ним хорошо ладили. Правда, бомбежек не выносил, потому что был контужен при бомбежке. Минометный обстрел, артиллерийский – нормально. Как только звук самолета – невменяем. В управление батареей ни он, ни Пирожков не влезали – это только дураки делали.

А Иван Пирожков погиб… Это было под конец войны – здесь труднее всего воевать стало. Уже захотелось живым остаться. Наш дивизион входил в состав 1-го ТК. Как-то сидим с ним. Он собрал документы, часы снял и говорит: «Слушай, Ростислав, когда меня убьют, отправь все это жене». Я говорю: «Ты что говоришь?! Мы же всю войну вместе прошли! Немного осталось!» – «Выполни мою просьбу…».

Мы вошли в прорыв под Кёнигсбергом вместе с 89-й танковой бригадой. Немецкие танки нас отсекли и прижали. Всю ночью отстреливались прямой наводкой. Раненых человек восемь набилось в санитарную машину. Надо было проскочить. Пирожков говорит: «Я поеду через пригорок в медсанбат». Только они поднялись – вышел танк и расстрелял машину. Там на горе их и похоронили. Под утро прислали штук десять Т-34, но поздно – в том бою полдивизиона погибло. Это были самые большие потери за всю войну.

Конечно, и до этого теряли, но не так много. Самое тягостное впечатление у меня осталось от эпизода, случившегося весной 42-го. У нас был начальник штаба, Женя Преображенский, выходец из аристократии. Красивый парень, высокий. Он отличался от всех нас. Какая-то в нем породистость была. Я помню, еще снег кое-где лежал. Его ранило. Мы его вытащили, посадили к березке. Он сидит. Очнулся. Врач сказал: «Не надо везти, не поможет». Открыл глаза и говорит: «А знаете, ребята, я ведь ни одной девочки за всю жизнь не поцеловал», – и умер. Под березкой этой мы его и похоронили.

Дальность у М-8 – 4700 метров. Значит, подтягивали установки близко к переднему краю. Конечно, закапывались. Делали запасные позиции. Попадало и от артиллерии, и от авиации. В основном авиация. В летней кампании под Брянском за нами немцы просто гонялись. Рама как нас засечет, так над нами и ползает. Это значит, каждые тридцать минут – бомбежка. Спаслись – врассыпную. На дивизион давался зенитный взвод. В нем должно было быть два орудия 37-мм и два ДШК. ДШК были, а пушек не было. А что эти пулеметы могли сделать? В основном спасали лопаты. Солдаты были хорошие, все понимали. Они же видели, что мы их стараемся беречь, поэтому и нас они берегли. Один раз я только солдата побил. В конце войны, я уже начштаба дивизиона был, разрешали посылки посылать домой раз в месяц до 5 кг. Пашков – хороший солдат, мастер на все руки, наводчик нашел какой-то тазик и собрался его домой послать. Тут крик: «Танки! К бою!» А он с этим тазиком от орудия бегом. Я его догнал, таз вырвал, как дал им ему по голове, и он молча побежал к орудию. На следующий день приходит смершевец: «Ростислав, говорят, у тебя Пашков вчера убежал от орудия». – «Откуда ты взял?! Ты что?! Ничего не было!». Он улыбается. Солдаты на это не обижались, но и я имел право так поступить, поскольку не дрейфил, и солдат берег!

– Какова была тактика применения «катюш»? Стреляли и сразу уезжали?