На высоте птичьего полёта

— У вас есть его фотография?

Она сообразила, что идёт торг, и снова помялась, но уже не искренне, а с соответствующим расчётом заработать на прошлом. Я достал кошелёк, и она впилась в него взглядом гипнотизёра.

— С ним мало кто дружил…

Я сделал вид, что убираю кошелёк в карман.

— Хотя подождите! Есть общая! — она притворилась, что вспомнила, хотя я мог поклясться, что она импровизировала на ходу.

— Несите! — приказал я тоном свидетеля её преступлений.

Она принесла. Наконец я имел честь лицезреть шантажиста киношного типажа: «Эй, дохляк, принеси мячик!» Гарри Пименович Княгинский, скуластой остяцкое лицо и узкие глазки, почти полное отсутствие волос на костистом черепе и ломаный подбородок человека, которого один раз порядочно изувечили. Кастетом, наверное, подумал я.

— Кто это его так?

— Я не помню… — соврала Ирина Офицерова, — лошадь лягнула, — но наверняка знала, что Гарик Княгинский уже в институте упражнялся в нарушении уголовного кодекса, и за это был неоднократно бит.

Я пристально посмотрел на неё. Она изобразила, что занята мальчиком, а потом призналась нехотя:

— Честно, не помню… он… он… уже тогда был проходимцем!

Я сделал пару снимков, а на обратной стороне обнаружил подписи фотографических персонажей и даже их телефоны и адреса, сделанные, должно быть, из сентиментальных побуждений юности, чтобы никто никого не растерял в суете жизни. Оказалось, что Гарик Княгинский жил в подмосковном Ногинске.

Я доплатил Ирине Офицеровой пятьдесят тысяч и сказал на прощание:

— Лучше будет, если вы никому не скажете о моём визите.

Разные люди по-разному уживаются со своей совестью. Для некоторых она ничего не значит.

— Даже мужу?.. — наивно спросила Ирина Офицерова, проследив, как я прячу кошелёк.

Я догадался — проболтается из-за глупостей в голове, по наивности, не сегодня, завтра, когда расслабится и решит, что страхи были мнимыми; значительно посмотрел на неё, чтобы она прониклась важностью момента, но она только поняла, что продешевила, и жадность плавал в её глаза, как кое-что в проруби.

— Мужу тем более, — как можно более суровее и с камушками в голосе сказал я.

Муж может изобрести свою комбинацию шантажа, чтобы подзаработать, решил я. Кто его знает? Это же Москва. Алгоритмы наработаны на все случаи жизни. Успокаивай его потом. Я понадеялся, что она окажется прозорливее и завтра придумает для мужа другую историю своего прошлого, а о подробностях шаловливой юности умолчит, слишком высок риск потерять эту квартиру и переселиться ещё дальше, за ТТК[3], и обретаться у чёрта на куличках.

— Он не поверит, — усомнилась она и посмотрела на меня прекрасными, как у лани, но ничего не выражающими глазами.

Однако я не дал ей больше того, чего пообещал за очевидную глупость в голове. Её прошлое не стоило больше трехсот пятидесяти тысяч, потому что она не вынесла из своего прошлого никаких выводов и до сих пор плыла по течению, полагая, должно быть, что оно куда-нибудь да вынесет, и муж у неё был такой же, может, трудяга, может, не понял ещё своего счастья, но однажды он её бросил, здесь на двадцать третьем этаже, с детьми, в одном из московских муравейников, и подастся искать лучшей доли в других местах — может быть, потому что надорвётся от такой жизни, а может быть, потому что заматереет и поймёт, что будущее его не здесь, не в этой высотке, посреди таких же высоток, среди бесконечных дорог, машин и круговерти планктона, а где-то там, в синеющей дали, где призрачный мираж дороже золота, где текут прозрачные реки и шумят высокие деревья, где воздух сладок, как мёд, а пространства необозримы.

— Придумайте что-нибудь, иначе, если начнётся следствие, деньги у вас изымут, — попытался напугать я её. — Расскажите, что нашли на улице. Бывает у человека маленькое счастье? — подсказал я ей.

— Бывает, — с покорностью овцы согласилась она. — Но он не поверит. Скажет: «Неси в полицию!»

«И правильно сделает!», — едва не воскликнул я.

— Что, всё так плохо?

Временами, понял я, глядя, как она неопределённо пожимает плечами и шмыгает носом — когда её муж трезв и не зол на жизнь.

— Он и так много вкалывает. Сразу на трёх работах. Воз тянет, — пожалела она его.

— Тем паче. Придумайте что-нибудь Купите дорогой коньяк. Накройте вкусный стол. А я забуду, что был у вас, — заверил я её, удивляясь своей дальновидности.

— Я понимаю… — заговорщически улыбнулась она. — А с ним точно ничего не будет?.. — она кивнула в сторону окна, где, по её мнению, в пространстве за Москвой, обретался Гарик Княгинский со своей гнилой душой и искалеченным подбородком.

Впервые на лице её промелькнуло открытое пренебрежение к Гарику Княгинскому, тем более, что оно было подкреплено сексуальным прошлым, которое выглядело теперь совсем не так, как в студенческие годы, а постепенно выпестовывалось как угрызением совести, которое с годами будет только усиливаться. И никуда от этого не денешься.

— Не будет. Просто он нарушил договор и начал шантажировать Аллу.