Набат

Грейсон приблизился к одной из тонисток — невысокой женщине, похоже, изнуренной голодом. «Наверное, голодовка — одна из религиозных практик этой секты», — подумал Грейсон. По мере его приближения взгляд тонистки становился все менее вызывающим. Она боится! «Это хорошо», — решил он. После того что натворили эти люди, ей следует бояться.

Он наклонился к женщине, и та застыла. Потом прошептал ей на ухо:

— Это сделал твой брат. Все думают, что ты, но это сделал твой брат.

Грейсон понятия не имел, что там натворил ее брат. Зато это знало Грозовое Облако, и оно поделилось с ним информацией, достаточной для того, чтобы вызвать желаемую реакцию. Глаза женщины расширились. Губы задрожали. Она негромко вскрикнула от изумления. Бедняжка не могла произнести ни слова, и не только потому, что принадлежала к секте немых тонистов.

— А теперь покажи, кто ваш курат.

Она больше не сопротивлялась. Не помедлив ни секунды, повернулась и показала на одного из стоящих в толпе. Грейсон, конечно, и так уже знал. Грозовое Облако выявило курата в тот самый момент, когда тонисты выскочили из пещер. Но было важно, чтобы этого человека выдали свои же.

Обнаруженный, тот выступил вперед. Он представлял собой идеальный образчик свистовского курата. Всклокоченная седая борода, диковатый взгляд, шрамы на руках, — наверняка этот тип сам же и наносил себе раны, умерщвляя плоть. О том, кто он, можно было бы догадаться без всяких подсказок.

— Вы те свисты, что сожгли Верховного клинка Тенкаменина, а также серпов Македу и Баба?

Члены некоторых немых сект применяли для общения язык знаков, но эта группа пользовалась лишь небольшим набором простейших жестов. Словно общение само по себе было для них врагом.

Курат кивнул.

— Ты веришь, что я Набат?

Курат не ответил. Грейсон повторил вопрос, на сей раз немного повысив голос и добавив в него громовые ноты:

— Я задал тебе вопрос. Ты веришь, что я Набат?

Взгляды всех свистов обратились на курата — паства хотела увидеть, как он поступит.

Тот сузил глаза и медленно помотал головой. И тогда Грейсон взялся за дело по-настоящему. Он начал по очереди заглядывать в глаза членам куратского стада.

— Бартон Хант, — сказал он. — Мать шлет тебе письма вот уже шесть лет, три месяца и пять дней, но ты возвращаешь их нераспечатанными.

Потом повернулся к следующему.

— Аранца Монга, однажды ты призналась Грозовому Облаку, что хотела бы заместить свою память воспоминаниями твоего лучшего друга, которого выпололи. Но, конечно, Грозовое Облако ничего подобного не сделало.

Прежде чем он успел выбрать третьего свиста, Бартон и Аранца залились слезами, пали на колени и вцепились в подол его одеяния. Они уверовали. А когда Грейсон обвел толпу взглядом в поисках третьего, каждый приготовился принять разоблачительный удар.

— Зоран Сараби… — начал Грейсон.

— У-у-у-у, — промычал названный, тряся головой. — У-у-у-у. — И немедленно бухнулся на колени, насмерть перепуганный тем, какая правда о нем может сейчас всплыть.

Наконец Грейсон повернулся к курату.

— А ты, — промолвил он, не в силах скрыть отвращение, — Руперт Роузвуд. Ты требовал, чтобы все твои последователи, лишаясь языка, пережили боль, но сам этой боли не испытал, удалив язык под анестезией. Ты слишком труслив, чтобы жить по собственным извращенным правилам.

И хотя вожак пришел в ужас от разоблачения, сдаваться он не собирался. Лишь побагровел от злости.

Грейсон набрал в грудь воздуха и прогремел самым своим глубоким, звучным голосом:

— Я Набат, Тон во плоти! Лишь я один слышу Гром! Человек, которого вы называете куратом, не заслуживает этого звания. Он предал все, во что вы верите, он сбил вас с верного пути. Он растлил вас. Он — фальшивка. А теперь ответьте мне: кому вы служите?

Он сделал еще один глубокий вдох и повторил голосом, который заставил бы склониться даже горы:

— КОМУ ВЫ СЛУЖИТЕ?

И один за другим они начали падать на колени, опуская головы в немой мольбе, некоторые даже простерлись на земле. Все, кроме одного — курата, которого трясло от бешенства. Он разинул безъязыкий рот и начал было интонировать, но у него вырвался лишь слабенький жалкий писк. Никто к нему не присоединился, но он продолжал пищать, пока хватало дыхания.

А когда наступила тишина, Грейсон повернулся к Мендосе и произнес громко, так чтобы услышали все:

— Ты введешь им свежие наниты, чтобы у них отросли языки, и это владычество ужаса закончится.

— Да, ваша звучность, — откликнулся Мендоса.

Грейсон приблизился к курату. Он ожидал, что тот на него набросится. Он даже почти надеялся, что так и случится. Но этого не произошло.

— Тебе конец, — процедил Грейсон с отвращением. Потом повернулся к серпу Моррисону и произнес два простых слова, которые, как он думал раньше, никогда от себя не услышит: — Выполи его.