В связи с этим следует обратить внимание на то, о чем почти всегда забывают, а именно что сказание о приходе к ильменским словенам Рюрика с «русью» существует в летописном тексте не изолированно, а является частью обширной исторической концепции, настойчиво проводимой киевским летописецем. Вопрос о том, «откуду есть пошла Русская земля», решается им в русле идеи общеславянского единства, то есть принадлежности восточных славян (прежде всего «полян», «прозвавшихся русью») к единому славянскому миру. Подробный этнографический экскурс, предпосланный рассказу о начале Русской земли, как раз и иллюстрирует эту идею. Перечислив разошедшиеся по белу свету славянские племена, летописец указывает их особое международное место и в то же время не забывает отметить соединяющие их связи, важнейшей из которых оказывается «словеньская грамота». Был один народ славянский, поясняет он, – славяне дунайские, морава, чехи, ляхи и поляне-русь. Первее всего мораве дана была грамота славянская, которая теперь на Руси и у болгар дунайских. А славяне и русские – одно племя: от варягов прозвались русью, а изначала были славяне; только звались полянами, а говорили по-славянски; звались полянами потому, что в поле сидели, а язык у них один с другими славянами. Так восстанавливается связь носителей племенного названия «русь», полученного ими от «варягов», с остальным славянским миром. Призвание Рюрика с «русью» является частью летописной концепции, призванной объяснить, каким образом восточные славяне сделались «русскими», не перестав быть при этом славянами, потому что «словеньский язык (народ) и русский – один есть».
Но этнографическое обособление восточных славян от других славянских народов, ясно осознаваемое древнерусским книжником, порождало также мысль об общеплеменном единстве этой ветви славянства. В условиях, когда сами восточнославянские племена жили «кождо своим обычаем», когда понятие «русин» относилось преимущественно к населению Среднего Поднепровья и социальной верхушке киевского общества, когда, наконец, в составе государства находилось больше двух десятков не затронутых ассимиляцией иноязычных племен, это чувство восточнославянского единства могло найти выражение не в народной, национальной идее, пока еще слишком темной и сложной для тогдашнего сознания, а в идее общего отечества – Русской земли. И вот, чтобы распространить понятие «Русская земля» на Новгородскую землю, киевский летописец использовал предание о приходе к «словенам» Рюрика с «русью», за правдивость которого ручалось то обстоятельство, что оно было почерпнуто из самого же новгородского фольклора, питаемого вендскими преданиями. Никакого собственно династического смысла история о призвании Рюрика не имела.
Глава 2. Среднее Поднепровье во второй половине IX в.
Аскольд и Дир. Русы в Киеве
Во главе похода 860 г. на Царьград «Повесть временных лет» поставила двух «варягов» – Аскольда и Дира, будто бы пришедших в Киев из Новгорода и освободивших «полян» от хазарской дани.
Подобно Рюрику, оба «варяжских князя» прочно обосновались на страницах древнерусской истории. Однако подтвердить историчность этих персонажей абсолютно нечем. В середине IX в. ни Новгорода, ни Киева как городских центров еще не существовало. Имена предводителей русов, совершивших в 860 г. набег на Константинополь, остались неизвестны византийским и западноевропейским хронистам. Похожая картина наблюдалась и на Руси, где предшествующий «Повести временных лет» летописный свод, сохранившийся в составе Новгородской первой летописи младшего извода, тоже не связывал этот поход с Аскольдом и Диром. Из этого следует, что имена Аскольда и Дира были внесены в летопись одним из поздних редакторов «Повести временных лет», который также превратил их в «варягов» и Рюриковых «бояр». Таким образом, вся история их княжения в Киеве есть «поэма», совершенно не подходящая для исторических реконструкций.
Для подтверждения исторического существования Аскольда и Дира обыкновенно привлекается фрагмент из сочинения арабского историка Масуди с упоминанием схожего имени: «Первый из славянских царей есть царь Дира (или Алдира, Дина, Алдин. – С.
При этом историки закрывают глаза на то, что данный текст совершенно не подходит для описания Среднего Поднепровья второй половины IX в., где еще не было ни «обширных городов», ни политического объединения, обнимавшего «многие обитаемые страны», а более или менее заметные следы торговли с арабами (клады с дирхемами) появляются только после 900 г.