Начать жизнь заново

В 16 у меня появился защитник. Даже будучи мелким щенком, он кидался на всех, кто подходил ко мне близко не с самыми хорошими намерениями. С годами лаять на всех подряд он перестал – разобрался, но грозного вида огромного пса хватало, чтобы местная гопота в парках раздумывала ко мне подходить. Зарычал он только один раз, оскалив клыки, – когда после прогулки мы с ним возвращались домой, и ко мне пристал какой-то пьяный мужик. Но тот был слишком пьян, чтобы понять это предупреждение, и Ричи сбил его с ног. Прижатый к земле собачьей лапой, смотрящий в умные карие глаза, мужик сразу же растерял весь свой пыл, и, возможно, даже протрезвел. По крайней мере, убегал он быстро и по прямой, не врезавшись ни в один столб. Больше его я никогда не видел рядом с нашей улицей.

– Ричи, мне идти надо, – окликнул я пса.

Тот оглянулся на меня и ушел в кусты. По какой-то причине он никогда не делал своих уличных дел при мне или родителях. Мы не учили его этому, но маме нравилась эта привычка. «Воспитанный парень», – всегда говорила она, улыбаясь. По всей видимости, мой пес считал недостойным задрать ногу при хозяевах. Интеллигент, с кем поведешься, впрочем.

Задумавшись об этом, я пропустил момент, когда Ричард оказался рядом и легонько боднул меня головой в колено. Я улыбнулся, потрепав рыжую шерсть на загривке. Мне казалось, или в его глазах было сочувствие?

– Да уж, брат, снова мне бежать. Хотя я и так уже безнадежно опоздал.

Заведя его домой, я рванул в «Джонс Дей». Люди уже собирались, и я скользнул к черному входу. Пригладив волосы и поправив галстук, я вышел в холл, кивая коллегам родителей и профессорам юридических наук. Минут через 10 из все прибывающей толпы меня выцепила мать.

– Алекс, почему так долго? – не прекращая улыбаться ни на секунду, спросила она.

– Гулял с Ричи, – слегка пожал я плечами. Мать посмотрела на меня, на мгновение ее лицо скривилось.

– Понятно, – только и сказала она.

Мама не любила, когда я называл пса Ричи. Она считала, что такое сокращение звучит неблагородно и едва ли не плебейски. Даже меня она никому не позволяла называть Алом, когда я был еще ребенком. Но с моим другом у нас была негласная договоренность по этому поводу. Мой озорной, шебутной, жизнерадостный Ричи сразу превращался в спокойного, статного пса, высокомерно задирающего голову, стоило ему услышать родительское «Ричард». Он был дрессированным, выполнял все команды, не отходил от хозяев, серьезен, сосредоточен. Собачий пафос, да, и такое было возможно. Кто бы мог подумать, что с этим непоколебимым воплощением невозмутимого послушания мы гоняли наперегонки по лесным тропинкам, кубарем скатывались с горок и плескались в озере Мичиган. Да никто и не знал. У нас с Ричи были свои секреты.

– Мистер Харис, позвольте представить Вам моего сына Алекса.

Мама уже мягко и ненавязчиво подводила ко мне очередного умудренного опытом старика из многочисленных профессоров. Я натянул привычную улыбку стюарда, которая к концу вечера должна была перекрутить все мышцы на лице. Ну, начали. Еще один день из этого калейдоскопа важных знакомств.

Да чтоб они все провалились.

***

День тянулся за днем в духе дурной бесконечности. Колледж, отцовская фирма и мое посвящение в тонкости работы, конференции, заседания, консилиумы. И люди, люди, люди. Меня уже тошнило от этих лиц, ото всех юристов вместе взятых. Я не успевал запомнить одно имя, а мне уже называли другое. Дошло до того, что я взял дополнительные часы в колледже для написания диплома. И я его писал, хотя это и было сделано не ради него. Что угодно, лишь бы подольше не видеть всех этих людей, не вдыхать запахи дорогого парфюма, не выслушивать кучу лекций и самых разных мнений, которые не совпадали ни на дюйм. И не улыбаться. Почему-то это меня напрягало больше всего. По моим расчетам, через пару таких встреч у меня должны были появиться морщины. Либо же лицо просто треснет. Ох, ну и дурацкое выражение.

Я схитрил, возможно, впервые в жизни, взяв эти часы. Хотя в чем тут была хитрость, я ведь действительно занимался делом. И родители согласились со мной, пусть даже мать сначала скривилась, как будто бы закусила эту новость лимоном. Но, в конце концов, меня перестал спасать даже мой диплом.

Закончилась осень, пролетела зима. Чем ближе мелькал выпуск, тем сильнее на меня наседали. Весь суд я уже знал в деталях, мог едва ли не карту нарисовать с закрытыми глазами. Даже план эвакуации, напротив которого я проводил по часу в день в ожидании очередной беседы с адвокатом, намертво отпечатался на сетчатке глаза. Дома же за завтраком, за ужином, после еды, когда семья собиралась в зале, мне нудно, долго и ежедневно рассказывали о востребованности, оплачиваемости, конкуренции, перспективах, трудовых барьерах – словом, обо всем, что окружало мою специальность. Еще никогда я так не любил ночь, когда можно было закрыться в комнате. Мой дом стал тюрьмой без возможности смягчения приговора за примерное поведение.