Над гнездом кукухи

Хардинг — щуплый, нервозный тип с таким смазливым лицом, что всем кажется, будто они видели его в кино, до того он хорош собой для обычного парня с улицы. У него широкие худые плечи, и он в них заворачивается, когда хочет уйти в себя. А руки у него такие длинные, белые и элегантные, что кажутся гипсовыми слепками, и иногда начинают жить своей жизнью и парят перед ним парой белых птиц, пока он не спохватится и не спрячет их между коленями; не дают ему покоя его красивые руки.

Он президиум совета пациентов на том основании, что у него есть бумага об окончании колледжа. Она стоит в рамке на его тумбочке, рядом с фотографией женщины в купальнике, которая тоже выглядит так, словно сошла с экрана, — у нее большущие груди, и она чуть натягивает на них пальцами лифчик и косится в камеру. А позади нее сидит на полотенце Хардинг, такой тощий в купальнике, что кажется, сейчас какой-нибудь бугай сыпанет в него песком. Хардинг много чешет языком о том, какая у него шикарная жена, говорит, сексуальней женщины в мире нет, и что он по ночам удивляет ее.

Когда Билли обращается к нему, Хардинг откидывается на спинку стула и, приняв важный вид, говорит в потолок, не глядя ни на Билли, ни на Макмёрфи:

— А этот… джентльмен записан на прием, мистер Биббит?

— Вы записаны на прием, мистер Макм-мёрфи? Мистер Хардинг занятой человек, никого не п-принимает без записи.

— Этот занятой мистер Хардинг, он и есть псих-пахан? — Макмёрфи скосил на Билли один глаз, и Билли размашисто кивнул, тушуясь от всеобщего внимания. — Тогда скажи психу-пахану Хардингу, что его хочет видеть Р. П. Макмёрфи и что эта больница маловата для нас двоих. Я привык быть первым. Я был паханом-подрядчиком на всех лесозаготовках на Северо-Западе и паханом-игроком с самой Кореи^[3]

, побывал даже гороховым паханом на этой ферме в Пендлтоне, так что я смекаю, раз уж выпало, мне быть психом, тогда буду самым что ни на есть первостатейным. Скажи этому Хардингу, что он либо сойдется со мной один на один, или он шакал паршивый и лучше ему свалить из города к закату.

Хардинг еще больше откинулся на спинку и зацепил лацканы большими пальцами.

— Биббит, скажи-ка этому молодому да раннему Макмёрфи, что я сойдусь с ним в главном холле ровно в полдень, и мы решим раз и навсегда, у кого из нас либидо либидозней. — Хардинг пытается говорить врастяжку, подражая Макмёрфи, но с его высоким, задыхающимся голосом получается смешно. — Можешь также его предупредить, справедливости ради, что я уже без малого два года псих-пахан этого отделения и безумней меня нет никого на свете.

— Мистер Биббит, можешь предупредить этого мистера Хардинга, что я настолько безумен, что голосовал за Эйзенхауэра^[4]

.

— Биббит! Скажи-ка мистеру Макмёрфи, я настолько безумен, что голосовал за Эйзенхауэра дважды).

— А теперь скажи мистеру Хардингу, — Макмёрфи оперся о стол руками, пригнулся и понизил голос, — что я настолько безумен, что планирую голосовать за Эйзенхауэра снова, в ноябре.

— Снимаю шляпу, — говорит Хардинг, затем кивает, и они с Макмёрфи пожимают руки.

У меня нет никаких сомнений, что выиграл Макмёрфи, я только не могу понять, что именно.

Остальные острые бросают свои дела и подтягиваются к нему, посмотреть, что это за тип. Никого подобного к нам еще не заносило. Спрашивают, откуда он и чем занимается, чего я никогда еще не видел. Он говорит, у него призвание. Говорит, он был обычным бродягой, валандался по лесозаготовкам, пока в армию не забрали, а там он раскрыл свой талант; одних армий делает жуликами, других — лодырями, говорит он, а его сделала картежником. После армии он остепенился и посвятил себя всевозможным азартным играм. Ему хотелось всего-навсего играть в покер и жить холостяком где и как заблагорассудится.

— Но вы же знаете, — говорит он, — как общество преследует человека с призванием. Как только я в нем утвердился, меня столько раз сажали в разных городках, что я мог бы путеводитель написать. Послушать их, я заядлый бедокур. Типа лезу на рожон. Бля-а. Их не слишком парило, когда я был тупым рабочим на лесозаготовках и лез на рожон; говорят, это простительно, когда работяга выпускает пар, так они говорят. Но если ты игрок, если про тебя известно, что ты поигрываешь в подсобке, ты только сплюнешь наискось — и уже матерый преступник. Ёксель, они прилично поистратились, катая меня между каталажками. — Он качает головой и надувает щеки. — Но это длилось недолго. Я научился осторожности. Сказать по правде, до этого случая в Пендлтоне я почти год не попадался. А туг прищучили за рукоприкладство. Видать, удар уже не тот; этот тип смог подняться с пола и вызвать копов раньше, чем я свалил из города. Крепышом оказался…