Над гнездом кукухи

Капитан с конами и зеваками затопали к нам с лестницы. Врач вышел вперед и утихомирил их, сказав копам, что мы не в их юрисдикции, поскольку являемся законной экспедицией, спонсируемой государством, и если перед кем и должны отвечать, то это федеральное ведомство. А кроме того, если капитан чем-то недоволен, не мешало бы выяснить, сколько спасательных жилетов было на борту. Разве по закону не каждому Доложен жилет? На это капитану было нечего ответить, и копы записали несколько имен и ушли, бормоча себе под нос, и едва они скрылись из виду, Макмёрфи с капитаном стали препираться и пихать друг друга. Макмёрфи был так пьян, что все еще покачивался, как на палубе, и успел дважды поскользнуться и свалиться в воду, прежде чем встал в стойку, кое-как залепил капитану оплеуху, и они помирились. Все вздохнули с облегчением, и капитан с Макмёрфи пошли в магазин за пивом, а мы стали вытаскивать улов на причал. Зеваки стояли на возвышении и смотрели на нас, куря самодельные трубки. Мы ждали, что они опять что-нибудь скажут о девушке (нам этого прямо хотелось), но в итоге один из них сказал не о девушке, а о рыбе — что это самый большой палтус, какого он только видел на орегонском побережье. И остальные закивали, что так оно и есть. Они спустились посмотреть поближе. А когда спросили Джорджа, где он так наловчился причаливать лодки, мы услышали, что он водил не только рыбацкие баркасы, но и служил капитаном торпедного катера в Тихом океане и получил Военно-морской крест.

— Шел бы на госслужбу, — сказал один из зевак.

— Больно грязно, — сказал ему Джордж.

Должно быть, они почуяли в нас перемену, которую сами мы только подозревали; мы были уже не той кучкой жалких шизиков, что молча сносили их насмешки утром. Перед девушкой они не то чтобы извинились, но упросили, какую рыбу она поймала, и были вежливыми до поноса. А когда из магазина вышли Макмёрфи с капитаном, мы все вместе выпили по пиву, прежде чем садиться по машинам.

В больницу мы вернулись поздно.

Девушка спала, привалившись к Билли, и отлеживала ему руку, а когда проснулась и поняла это, стала разминать ее. Билли сказал, что, если будет не занят в выходные, пригласит ее на свидание, а она сказала, что сможет приехать к нему через две недели, если он скажет ей точное время, и Билли взглянул на Макмёрфи. Тот обнял их обоих за плечи и сказал:

— Давайте в два часа, чтоб наверняка.

— В субботу днем? — спросила девушка.

Он подмигнул Билли и придвинул к себе голову девушки.

— Нет. В субботу ночью. Проскользни и постучи в то же окно, куда сегодня подошла. Я подговорю ночного санитара, и мы впустим тебя.

Она захихикала и кивнула.

— Чертяка ты, Макмёрфи, — сказала она.

Несколько острых в отделении еще не легли и толпились перед уборной — им не терпелось узнать, утонули мы или нет. Они смотрели, как мы маршируем по коридору, забрызганные кровью, загорелые, пропахшие пивом и рыбой, и несем нашего лосося как военный трофей. Врач спросил их, не желают ли они выйти, взглянуть на его палтуса на заднем сиденье машины, и мы все высыпали наружу, кроме Макмёрфи. Он сказал, что, похоже, прилично умотался и пойдет на боковую. Когда он ушел, один из острых, не ездивший с нами, спросил, почему это Макмёрфи выглядит таким уставшим, а мы все разрумянились и полны сил. Хардинг на это сказал, что Макмёрфи просто мало был на солнце и потерял загар.

— Ты же помнишь, каким он пришел к нам: пышущим здоровьем от суровой жизни на природе, на работной ферме, краснощеким и здоровым как конь. Мы просто наблюдаем увядание его чудесного психопатического загара. Вот и все. Сегодня он, к слову сказать, провел несколько изнурительных часов в темноте каюты, пока мы на свежем воздухе впитывали витамин Д. Это, конечно, могло изнурить его до некоторой степени, эти труды в каюте. Но знаете что, друзья? Лично я, пожалуй, мог бы отказаться от заметной части витамина Д ради такого изнурения. Особенно под начальством малышки Кэнди. Или я не прав?

Я ничего не сказал, но подумал, что он, возможно, не так уж и неправ. Я еще раньше заметил усталость Макмёрфи, по дороге домой, после того как он настоял, чтобы мы проехали мимо того места, где он жил когда-то. Мы как раз допили последнее пиво, выбросили банку из окна под знаком остановки и развалились на сиденьях, чтобы прочувствовать все это, бултыхаясь в такой сладкой полудреме, находящей на тебя, когда ты весь день от души трудился над чем-то — опаленный солнцем, опьяненный пивом, хочешь спать, но держишься, лишь бы продлить это чувство. Я смутно отметил, что понемногу начинаю видеть что-то хорошее в жизни. Это Макмёрфи учил меня. Я чувствовал себя почти как в детстве, когда все было хорошо, а земля пела мне детские песни.

Мы свернули с прибрежной дороги, чтобы проехать через один городок, в котором Макмёрфи прожил дольше, чем где-либо еще. Вниз по склону Каскейд-хилл, чуть было не заблудились и вдруг… въехали в городок, площадью с два больничных участка. Мы остановились на обочине, в зарослях бурьяна, и ветер взметнул песок, заслонив солнце. Макмёрфи указал на дом напротив.