Читаем Над краем кратера полностью

Настя шла легко, сказывалась профессиональная закалка. Я петлял по знакомым тропам, показывал места, где ночевал, где застал меня ливень, где я заблудился в облаках. Она помалкивала, но, казалось, впитывала каждое мое слово. Посидели у родника, с которого начиналась речушка Улу-Узень, поели, попили кристальной почти ледяной воды, легли на спины, и долго глядели в синее небо, мгновениями погружаясь в дремоту. И хотя она была не в меру самостоятельной, меня не покидал страх за ее жизнь, за каждый ее шаг, ведь это я потащил её сюда, и должен был быть на страже в любой миг, чтоб защитить ее от неожиданности, провала, зверя. А недалеко от нас все так же зиял невидимый отсюда кратер снежного колодца. На этот раз я и словом не обмолвился о нем, а она деликатно не спросила об этом, хотя я чувствовал, вопрос вертелся на кончике ее языка.

После полудня мы поднялись на высоту. Как ни странно, именно тут было абсолютно то же, что тогда, со Светой: было ясно видно, как очертания облаков, ниже нас конденсирующихся над яйлой, в точности повторяют её очертания. С высоты неожиданно открылось – во всё видимое пространство – море, и летящий ниже нас самолетик. Это было тогда для Светланы настолько неожиданно, что она беспомощно прижалась ко мне всем телом, и долго не могла прийти в себя, уткнувшись лицом мне в грудь. Я не мог отрешиться от ее облика, возникающего на любом повороте. Неужели она так и будет всё время стоять между нами? Во всяком случае, здесь она от меня не отставала.

Солнце было еще высоко, но уже готовилось к закату. И мы шли вниз, загребая ногами вороха сухой листвы. В августовском предзакатном воздухе тихо кружились опадающие с деревьев листья.

Спустились в долину. Вот и купели Ай-Андри и Ай-Анастаси. Они, казалось, совсем одичали в своей прекрасной отчужденности и открытости небу. Теперь чудное лицо Анастасии отражалось в купели ее имени. Как было уговорено заранее, мы сбросили одежды и погрузились в купель. Сидим в обнимку. Тела наши покрываются пупырышками от ледяной кристальной воды. Мы согреваем друг друга нашими телами. Мы высушиваем их губами от груди до пят. И чудится мне, что Ангел Господень, охраняющий рай, опять ко времени возникший в моих мыслях, засмотрелся на нас, опустив свой карающий меч.

Мы сгребаем груду листьев, жадно проглатываем нехитрый ужин, забираемся в один мой обширный спальный мешок. И оттого, что это выступает повторением, и рядом со мною любимое мной до потери пульса существо, сила чувства еще острее. И мы любим друг друга всю ночь. А в перерывах лежим, замерев, засыпаем, просыпаемся. И столько покоя над татарскими строеньицами и над всем этим чудным местом, куда годами не ступает нога живого. Только изредка прошелестит, опадая, лист. И всё стоит, замерев, в печальной и высокой, в Божественной ненужности никому, – только нам двоим, безымянным – мужчине и женщине.

Проснулся от ощущения, что снова в мешке один. Она стояла на верхней кромке долины, обнаженная, закинув руки за голову, на фоне начинающего рассветать неба, и на миг, со сна, показалось мне, что это Светлана, и я вздрогнул. Я ведь и словом не обмолвился о том, что у меня было со Светланой в этих местах.

Вероятно, в женских душах есть свои, быть может, небесные пути восприятия таких мест, и ведут они их по тем же линиям жизни. Это была чистейшая мистика, но это вершилось на глазах и потрясло меня сильнее всего, что происходило с нами в последние месяцы.

Я с трудом выпутался из мешка, испытывая непривычную слабость, и поднялся к ней. Теперь мы вдвоем, нагишом и в обнимку встречали рассвет на этих высотах.

В задымленном, видавшем виды чайничке, который я никогда и нигде не оставлял, храня в рюкзаке, вскипятил чай. Так и не одевшись, сидя в спальном мешке по пояс, мы пили, обжигаясь, чай, и это снова было повторением прошлого, без всякого упоминания с моей стороны.

– Я тебе очень благодарна, что ты меня привел сюда, – сказала она. – Ты ведь знаешь, что я бывала в более высоких горах, в Тянь-Шане, и они действительно казались поднебесными, цвета и краски Рериха ощущались на каждом шагу. Но то, что я почувствовала здесь, на этой невысокой яйле с обветренной скалой – головой Екатерины, о которой была наслышана от ребят, работавших здесь, не сравнимо ни с чем по силе воздействия на душу.

– Может, это потому, что я рядом.

– Не зазнавайся, дорогой мой. Помни, во всех мировых делах – зачатии, рождении, жизни, даже смерти, – мужчина существо второстепенное.

– И кто тебя всему этому научил?

– Я самочка – самоучка.

– Ну, ты даешь. Даже каламбурить умеешь.

– Еще не то будет.

– А такая была тихая, заботливая, даже боялась, что покончу собой.

– В тихом омуте черти водятся, прости за эту дурную поговорку.

И потом, я же не знала, что ты еврей, больше похож на немца, или даже – хохла.

– Не понял, причем тут еврей.

– Евреи очень редко накладывают на себя руки, это еще Ницше заметил.

– Ты и Ницше читала?

– И не только. У Авраама Исааковича уникальная библиотека, и он не продал ни одной книги во время блокады и даже не мыслил разжигать ими печку.

– Как же он выжил?

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже