Над Кубанью зори полыхают

Получив расчёт, Архип более суток провалялся на летней кухне. Лексаху это обеспокоило. Накинув на плечи полушубок, пошёл в кухню. Увидев растянувшегося на примосте Архипа, закричал:

— Лежишь, значится, не торопишься уезжать?

Архип приподнялся на локте.

— А ты что, хозяин, выгонять пришёл? Как бездомную собаку среди зимы на все четыре стороны? Так, што ль?

Дед затоптался на месте.

— Выгонять я тебя не выгоняю, а благоразумный совет даю: поезжай-ка ты домой, молодец хороший. В Расею свою уезжай с Кубани.

Через полчаса Архип с мешком за плечами прошёл через двор, не попрощавшись с хозяевами и не взглянув на крыльцо, где, прижавшись к косяку двери, до крови кусая губы и захлёбываясь слезами, стояла Нюра.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

И доме Ковалевых началась предсвадебная суета. Для приданого купили сундук, расписанный цветами и яблоками, большое настенное зеркало, кровать и икону божьей матери для благословения. Женщины перетряхивали скатерти, полсти и ложники. Набивали наперники перьями и пухом. Подружки помогали вышивать подвенечную атласную рубаху, которую в девичник должны были передать жениху. Цветным шёлком расшивали Миткалевые рушники для шаферов. Из цветной бумаги делали пышные розы и пионы для поезжан и украшения сбруи лошадей свадебного поезда.

Одна только невеста не участвовала в этой суете. Бойкая и жизнерадостная Нюра стала неузнаваемой. Бледная, заплаканная, она тенью бродила по дому и двору, заходила в сад и долго стояла под памятной яблоней…

А на зорьке, алой, морозной зорьке, над станицей часто разносилась скорбная девичья песня, которую, наверно, певало не одно поколение казачек, оплакивавших свою девичью любовь.

Голос Нюры прерывался слезами, и звучала в нём нестерпимая боль. Выходили соседки послушать, как поёт «пропитуха», выполняя стародавний обычай.

Ты, заря, моя зоренька,Заря ясная, утренняя,Ты, молодость моя весёлая,

Краса девичья распрекрасная.Ты прости, прощай, моя волюшка,Молодая, беззаботная!Ухожу я, молода девушка,Из родимой стороны.Пропили меня, горькую,За чужого суженого,

На большую заботушку,На чужую сторонушку.

В жарко натопленной спальне беспокойно ворочался дед Лексаха. Жалобный плач любимой внучки нагонял и на него тоску. Дергая носом, старик упрямо хмурил брови.

Архипа Нюра уже давно не видела. Через самую близкую подружку Аксютку она передавала ему своё желание встретиться и хотя бы ещё разик поговорить. Но Архип не приходил в условленное место. А Нюра совсем извелась. Родители торопились со свадьбой. Мало ли что может случиться? Сбежит ещё или наложит на себя руки. В станице и такое бывало.

По обычаю невеста «пропитуха» могла выходить из дому только к родственникам, в лавку за покупками, в церковь и то в сопровождении одной–двух, а то и целой толпы подруг. Громко смеяться, петь песни, плясать невесте не полагалось. Она должна пребывать до венчания в печали. Беззаботная жизнь, девичья воля для неё кончались с первой рюмки при сговоре. У казаков старой линии так: если девушке й по Душе жёнйх, И радуется она замужеству, всё равно должна свою радость скрызать и лить горькие слезы.

Все говорили, что Нюрке Ковалевой повезло — её выдавали в небольшую семью, за единственного сына. Сам Тарас Заводнов и его жена Алена слыли людьми смирными, сговорчивыми.

Митька теперь наезжал к Ковалевым каждый день перед вечером на полчасика. «Приручал» к себе невесту. Г1о свадебному обычаю жениха и невесту оставляли вдвоём. Робкий Митька терялся перед Нюрой и неуклюже совал ей в руки кулёк с конфетами или мятными пряниками. Но ласковые слова, которые он готовил к очередной встрече, почему-то застревали в горле. Невеста тоже молча одаривала жениха обшитыми кружевами носовыми платочками.

Просидев положенное время, Митька откашливался, поправлял голенища узких лакированных сапог и с хрипотой в голосе прощался, не решаясь, как полагалось по обычаям, обнять и поцеловать невесту.

Вообще Митька и сам не знал, нравится ему невеста или нет. Ехал он к ней с робостью, а уезжал с радостью.

Застоявшийся жеребец вихрем выносил Митьку на заснеженную улицу. Парень натягивал уздечку и заставлял плясать под собой скакуна до мыльной пены.

Нюра с ненавистью глядела вслед гарцевавшему на вороном коне жениху.

— У, проклятый, провалиться бы тебе в тартарары! — шептала она ему вслед.

Как-то в один непогожий день, когда тоска совсем захлестнула Нюру, она упросила Аксютку ещё раз пойти к Архипу.

— Найди его, подружка! Скажи ему, пусть непременно приходит нынче вечером к старому половню, что возле сада. Слово одно сказать ему надо.

Вернулась Аксютка, вздыхая, и передёрнула плечами:

— Молчит как пень… Ни слова от него не добилась.