Над Кубанью зори полыхают

И заплакала Дашка: дитя у неё нет. А убьют её Ваську на турецкой границе какие-нибудь там турки или татары, и останется Дашка без роду–племени. Свои горестные размышления она открыто высказала свекрови. А потом стала проситься у Евсея Ивановича:

— Отпустите меня, батенька, за Кавказ повидаться с Васей! Нет больше моего терпения кукушкой жить.

Подумал, атаман, посоветовался с родителями Дашки и согласился. Поехала Дашка к Василию под Карс.

Не день и не два тряслась Дашка на вагонных полках, перетаскивала при пересадках оклунки и узлы из вагона в вагон.

Мелькала за окнами чужая, странная жизнь, но Дашка не смотрела на неё: думала только о желанной встрече.

Везла она в подарок мужу сдобные калабушки с запечёнными яйцами, вяленую тарань, орешки мучные из пресного и кислого теста. А самое главное — везла своё сердце, истосковавшееся в разлуке.

Намучилась порядком за дорогу, но все же добралась до лагеря под Карсом. У белых палаток остановил её часовой. Попросила его Дашка вызвать мужа.

Василий никак не ожидал её приезда. Когда ему сообщили об этом, он ахнул и выругался.

По случаю приезда жены есаул отпустил Ваську на трое суток. Дашка поселилась в халупке у одной армянки. С первого же мгновения заметила Дашка перемену в муже: неласков, не глядит в глаза… А ночью оттолкнул её от себя и признался:

— Больной я, Дашка. И не один я по этой причине остался сверхсрочником. Лечимся!

Признание мужа заморозило все чувства Дашки. Она не заплакала, не стала попрекать. Она только отодвинулась к стенке.

Так и пролежали они, не сомкнув глаз, до самого рассвета. И не сказали больше ни одного слова друг другу.

Утром Дашка соскользнула с жёсткой постели и поспешно оделась.

— Даша! Ты куда? — шёпотом спросил Василий.

По Дашка ничего не ответила.

Сквозь тонкую стену Василий слышал, как жена прошла в комнату хозяйки и о чём-то заговорила с нею. Потом голоса стихли.

Василий около часа ждал возвращения жены. И тут его осенила догадка. Вскочил с постели, выбежал из дома. Василий догнал Дарью на станции. Уговаривал, просил остаться погостить.

Но она словно не слышала его. Ничего не мог поделать Василий, так и уехала Дарья.

И снова пели, перестукивались колеса вагона: «Едем-едем! Едем — так–так!» А сердце молодой женщины замирало от горя.

Дома она ничего никому не рассказала. Только стала задумчивая, строгая.

Евсей Иванович как-то обратился к ней:

— Что мало у мужа побыла, невестушка? Аль плохо принял тебя, аль гость был не в гостинец?

— На сутки только отпустили Васю, батенька. Маневры какие-то у них начались. Нельзя было больше задерживаться.

— На сутки? — удивился атаман. — Что-то больно мало, аль поругалась с ним?

Дарья промолчала. Атаман больше не расспрашивал.

А ночью Дарья в одной рубашке вышла из пуньки [7], лёгкой тенью проскользнула через двор к амбару, где спал Алешка. Осторожно приподняла ряднушку, заменявшую одеяло, и горячей рукой обняла Алешку за шею.

— Ты что это надумала? — вскочил Алешка.

— Што надо, то и надумала, — горячо зашептала Дашка. У парня застучало в висках.

— Дашутка, желанная! — только и мог выговорить он.

Уходя, Дашка шепнула:

— Утром за сеном не золовку — меня возьми! Дорогой все расскажу…

Дашка спрыгнула с высокого крыльца, незаметно прокралась в свою летнюю спальню.

Старики заметили перемену в Дашке. Свекор подмигивал жене:

— Наша-то Дашутка как съездила в Карс, так как будто её подменили. Звоночком звенит в подворье. А поначалу после приезда будто бы дюже тосковала по Ваське.

Но перемену в Алешке родители не заметили. Не придали они никакого значения тому, что на улицу по вечерам он не стал ходить — все хлопотал по домашности. И в то же время стал рядиться, чёботы из конской кожи сменил на лёгкие чувяки, часто причёсывал чуб…

А как едет в поле с невесткой, так обязательно поёт, то один, то вместе с ней:

Ой, из-под тучки, с-под ясного солнца.Ой, из-под солнца ветер сповивал.Ой, вышла девка за новы ворота,Ой, за ворота парня сподмовлять.

Ой, зайди, зайди, удалой молодчик,Ой, да молодчик, в гостюшки ко мне.Ой, сядем, сядем, удалой молодчик,Ой, сядем, сядем, за дубовый стол.Ой, выпьем, выпьем, удалой молодчик,Ой, выпьем, выпьем по рюмке винца.

— Ох и ладно спивают, — говорила атаманша, — голосок к голосу, как колосок к колосу!

А Дашка заметно полнела. К новому году ей уж трудно было скрывать свою полноту. Юбки в поясе не сходились, и она стыдливо призналась свекрови:

— Тяжела я, маменька! Уже вот больше половины.

— Ну и что же, — обрадовалась свекровь. — Думаешь, я не заметила? Внучек нам давно нужен. Василий обрадуется, как придёт домой. К тому времени внучек, пожалуй, и сидеть научится.

— Не загадывайте, маменька! — перебила её Дашка, и слезы подёрнули её светлые глаза.