Над Кубанью зори полыхают

— Откуда это ты вынырнула? — удивился Алексей.

— Тебя поджидала. Говорят, чуть не помер ты?

— А тебе что за забота?

— Значит, нужно. Тут один человек свидеться с тобой хочет, служили вы вместе. Просил, чтоб непременно ты к нему вышел. Он тоже прячется, — прошептала Аксюта, заставив Алешку вздрогнуть.

— А я что, по–твоему, прячусь?

— А то! Ведь без надобности умирать никому не хочется. Ну, так что же сказать твоему дружку.

— А дружок-то хто?

— Увидишь! Но дюже просил тебя прийти за мост. Сейчас он там. Может, сходим?

Алешка подумал и согласился. Вместе с Аксюткой он перешёл мост и свернул к балочке на лугу. Неожиданно из травы поднялись двое. Алешка попятился, но кто-то ударом под колени свалил его в траву.

— Потерпи, дружок! Немного отведём тебя в сторонку да и вынем кляп! — сказал кто-то, засовывая Алешке в рот мягкий ком.

Алексей по голосу узнал Якова–гармониста.

— Плохого, брат, тебе ничего не будет! — сказал другой голос. — Ты ведь сам давно хотел уйти в лес, да поджилки тряслись. Вот мы тебе и поможем. Чем к Шкуро идти, лучше у нас послужишь.

Говорили партизаны серьёзно, но в интонациях слышался добродушный смех.

Аксюта подвела лошадь, запряжённую в линейку. Через минуту линейка без шума покатила по мягкому лугу.

А у Колесниковых снова переполох. Атаман топал ногами и упрекал жену в том, что она во всём потакала сыну. Это она помогла ему стать дезертиром. Та плакала, во всём обвиняла мужа и его атаманство, из-за которого нет спокойной жизни.

Покричали друг на друга и решили говорить всем, что Алешка ночью выехал в свою часть, и подождать несколько дней, может, за это время сын даст о себе знать.

…Малашка Рыженкова искала на лугу телёнка. Нашла его мирно дремавшим под мостом в затишке между сваями.

— Вот, вражья сила, куда забрался! — ворчала она.

Малашка выбралась из-под моста как раз в то время, когда по нему проехала Нюра Заводнова. Соседка удивилась: куда это на ночь глядя поехала Нюрка.

«Может, Митька объявился и сидит на кошарах?» — подумала она.

И, конечно, не умолчала. С кем-то поделилась своими предположениями.

А утром Тарас Заводнов заявил в правление, что у него свели со двора лошадей с линейкой.

В обед за Тарасом прибыл нарочный из станичного правления.

— Чево там? Аль лошади мои нашлись?

— Не знаю. Может, насчёт Митрия, дядя Тарас, — ответил нарочный.

— Неужели объявился? — испугался Заводнов.

— Поговаривают…

В правлении его спросили, куда девалась линейка с лошадьми. Тарае клялся и божился, что ничего не знает. А в это время у него дома каратели Кудинова перевернули все вверх дном, до смерти перепугав семью. Нюрка, как только вызвали свёкра, сразу смекнула, в чём дело, и, боясь допроса, спряталась у Ковалевых. Но и там её нашли. Она плакала и твердила одно, что лошадей с линейкой у неё отобрали какие-то незнакомые люди недалеко от кошар. Атаман во время допроса сидел молчаливый и бледный. Его тревожила пропажа лошадей Заводновых и одновременное исчезновение его Алешки.

На кошары выехал участковый вместе с Аркашкой-поповичем и десятком конников–карателей. Тайник был обнаружен. В нём уже не нашли оружия и запасов солёного и вяленого мяса. Не оказалось на месте и чабана, бросившего отару на произвол судьбы.

Когда Нюрку отпустили, атаман вышел за нею в коридор и, придержав за локоть, спросил:

— Может, все-таки кого знакомого узнала из тех, что лошадей у тебя забрали? Нет, значит!

Атаман облегчённо вздохнул:

— Ну, господь с тобой!

К вечеру запылали кем-то подожжённые кошары Заводновых.

— Не иначе дело рук карателей, — говорили в станице, когда на взгорье взвилось кровавое зарево пожара.

Тарас со всем своим семейством смотрел в ту сторону, где пылали кошары, но ехать на пожар побоялся. В утешение себе он пробурчал:

— Бог дал, бог и взял. Его святая воля!

— Бог!.. Чтой-то нынче таких богов, что убивают и жгут, появилось слишком много, — зло бросила Нюра.

Охваченные горем Заводновы на её слова не обратили внимания. Только старый дед со вздохом произнёс:

— Пришла беда — отворяй ворота. Не горюй, сынок, есть кости — будет мясо. От сумы да от тюрьмы не отвертишься, а жизню пережить — не море переплыть. Так-то! Потерпи, сынок.

И старик полой бешмета вытер набежавшую слезу.

Вскоре ночью на стене станичного правления крупными буквами вкривь и вкось кто-то продрал побелку до серой глины:

«Огонь революции вам не потушить! Скоро кадетам конец».

Измазанная известью кочерга валялась тут же, у стены. Бабы, выгонявшие на зорьке коров, шарахались от кочерги и, глядя на стенку, кричали друг дружке:

— Видишь, кума?

— Ну, вижу!

— А к чему это?

— К чему-нибудь да предназначено.

А догадливая Гашка, та прямо определила:

— Не иначе как партизанские матюки! — И тут же прибрехиула: — А я прямо-таки всю ночь нынча не спала: так собаки брехали, так брехали! Либо и нам хто хотел чево нацарапать!

— Вам? За што? — усомнились бабы.

— Мало ли врагов–пенавистников!

Бабы махнули руками: и вечно эта Гашка чего-нибудь придумает!

Утром участковый поручил Илюхе Бочарникову разузнать, чьих рук дело — надпись на стене правления?