Над Кубанью зори полыхают

Атаман не торопился. Он устраивал налёты после вторых петухов, когда крепкий предутренний сон особенно сладок. Не сразу заподозрит неладное спящий на зорьке, а услышит — не сразу очухается от крепкого сна. Вот тут‑то и бери его. голыми руками, чини разбой, а коли надо, то и прикончи.

Бабы, невестки Шкурникова, на пяти огромных чугунных сковородах жарили баранину. Свекровь шипела на них:

— Живей поворачивайтесь! Што вы как сонные куры на насесте, .отсохли бы ваши руки!

Свекор прибежал на кухню и закричал:

— И што вы тут возитесь, шкуры барабанные! А ну давайте хоть одну сковородку. — И схватив сам кочергу, шуровал в печи, разгребая горящую солому.

Боясь взглянуть на расходившегося свёкра, невестки молча суетились у печи. Увидя их, свёкор совсем рассвирепел. Младшую он больно ткнул в бок и прошипел:

— А ты, шлюха, не показывайся в светлицу. Я тебя знаю — так и почнешь стрелять гляделками.

А гости между тем шли и шли. Прибыли куркули, ненавидящие Советскую власть, из Каменнобродска и хутора Подлесного.

Расселись вокруг большого стола.

Шкурников с женой внесли две сковороды баранины в пузырящемся от жара жиру, большую деревянную миску с солёными огурцами.

— Предлагаю выпить за нашу грядущую победу! — предложил Аркашка, наполняя самогоном свой стакан. — Но только по одной, чтоб не захмелеть раньше времени!

Бандиты звякнули стаканами и осушили их.

Прямо руками брали куски баранины, жевали, причмокивали. А хозяин приговаривал:

— Ешьте, дорогие гостй! Хороша баранина, свеженькая, прямо с пылу…

— Да не суетись ты, как баба на базаре! Што ты ёрзаешь? Садись сам за стол! — прикрикнул Витька.

Испитое, обычно бледное лицо поповича от самогона раскраснелось, а тусклые глаза засверкали недобрыми огоньками.

— Давай задания, адъютант, — сказал он Витьке.

Тот кивнул головой.

— Значит, так! — заговорил он. — Начнем через полчасика. —Витька достал из нагрудного кармана бешмета часы, раскрыл их и со звоном захлопнул. — Ты, Карпо, и вы, хлопцы, — обратился он к казакам из Козюлиной балки, — поймайте мне Яшку–гармониста. Я ему, сволочу, самолично кишки выпотрошу. Зуб у меня на него горит. Но, глядите, берите с гармошкой. Нехай поиграет нам.

— Ну, а ты, — дёрнул Витька за бороду дремавшего каменнобродца, — проберись к правлению. Говорят, комиссар развёрстки там ночует. Поймаешь — доставь живого. Мы ему в живот ячменя всыплем, на груди звезду вырежем для острастки других!

В то время, когда у Шкурниковых сидело это сборище, у соседей тоже не спали. Еще с вечера к Заводновым зашёл по поручению хозяина батрак Шкурниковых. Сказал, что хозяин просил зайти к нему вечерком.

— Зачем? — спросил Тарас.

Батрак, отведя глаза в сторону, передёрнул плечами.

Старый Тарас забеспокоился. Он знал, что по ночам у Шкурникова бывают какие‑то люди. А тут по станице шли слухи о сыне, Митрии. Будто он чуть ли не комиссар у красных. Да и сам Тарас подчинился новой власти. Полагающееся количество хлеба по продразвёрстке вывез в числе первых.

— Недоброе дело, видать! — решил он. — Что делать, не знаю…

— А вы, папаня, берите коней да тихонечко, через сад езжайте в степь, — посоветовала Нюра.

— Верно, дочка!

Глубокой ночью он через сад вывел коней к мосту и поехал в степь, к тем местам, где когда‑то были у него кошары.

— Неужто банда прибыла в станицу? И чего этот дьявол Шкурников с бандитами якшается? — беспокоилась свекровь.

Уже перед рассветом, когда перекликались горластые петухи, Нюра вышла во двор и вдоль забора прокралась в сад.

Петухи смолкли. Даже собаки не брехали. Станица тонула в темноте.

Зябко кутаясь в шаль, Нюра стояла под старой жерделой и думала о том, как предупредить об опасности Архипа. Она понимала, что бандиты, конечно, не пощадят его, ц тревожилась. Но вместе с тревогой в её серд–Це была и обида. В последнее время Архип будто избегал её. Может, про Митрия что разузнал?

Нюра представила себе рябоватое лицо мужа, робкий и добрый взгляд, какую‑то виноватую улыбку. И с ужасом поймала себя на мысли, что хотела бы, чтоб он не вернулся.

У Шкурниковых кто‑то открыл дверь. Желтоватый прямоугольник света прорезал темноту. Через минуту совсем рядом, в проулке, послышались приглушённые, пьяноватые голоса:

— Соловей энтот на зорьке всегда домой от своей любушки вертается. А комиссара в правлении застукаем, — слышался чей‑то незнакомый бас.

Нюра прокралась в конец сада, перелезла через плетень и побежала к центру станицы.

В проулке вдруг всхлипнула и заиграла гармонь. Знакомый голос Яшки–гармониста запел:

Стук, гряк в окошечко.Выйди, душа–коханочка,Дай коню попить!Не могу я встать,Коню воды да–а-а…

И вдруг Яшка умолк, точно подавился. Гармонь жалобно пиликнула и затихла. Послышалась возня. Кто‑то охнул, кто‑то выругался.

Нюра прижалась к забору, стояла ни жива ни мертва. Во рту пересохло. Она хотела бежать дальше, но не могла. Ноги точно приросли к земле. Тут она вспомнила, зачем вышла в этот ранний час из дому.

Через сады и огороды она наконец добралась до правления.