Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»

Посетитель попадал на некое «плато», в котором размещался буфет, наиболее аристократическая часть кафетерия, где продавали коньяк и дорогие бутерброды. Здесь выпивали свои рюмочки не чуждые духовности молодые инженерши в лайковых черных пальто, книжные маклаки из букинистических магазинов Литейного, залетные фарцовщики. От «плато» шло несколько ступенек вниз, там располагалась длинная стойка с венгерскими эспрессо-машинами. К машинам тянулись змеи очередей. Постоянный посетитель имел привилегию выкрикнуть через головы стоящих в очереди: «Розочка, маленький двойной». К кофе полагалась упаковка из двух кусков рафинада. Пили эспрессо, стоя за круглыми столиками. В самом конце зала был небольшой кулинарный отдел от ресторана «Москва», где желающие, а их было немного, могли утолить голод куриными котлетами или люля-кебабом. «Сайгон» постепенно превратился в зал ожидания для следующего за довлатовским поколения беби-бумеров, появившегося на свет после войны.

Популярность «Сайгона» росла по двум причинам: топографической и социальной. Расположенный на одном из самых оживленных перекрестков Петербурга — Ленинграда, он был легко доступен благодаря находящимся рядом станциям метро.

Сайгон. Вид с крыши бывшего кинотеатра «Титан». Фото С. Семенова

«Сайгон» достаточно вместителен и поэтому не мог быть монополизирован одной компанией. Здесь было устойчивое ядро посетителей, которое обтекалось потоком относительно случайных для этого места горожан, то есть это было кафе в строгом социологическом смысле — не кабак, где сидят всегда одни и те же люди и зайти куда небезопасно, не ресторан, где, как правило, каждый вечер ужинают люди новые, а как бы пруд с проточной водой, со своими завсегдатаями и новичками.

Социальная основа процветания «Сайгона» — наступившая после 1968 года, когда возможности самореализации в официальной культуре становились все уже, а размягченная тоталитарная машина все меньше следила за трудовой дисциплиной и почти не вмешивалась в частную жизнь. Важно учесть и особенности Ленинграда, где интеллигентной молодежи было много, а достойных рабочих мест для нее во много раз меньше, чем в Москве.

Наиболее значимой для заведения тогда была компания поэтов, познакомившихся в литературном клубе «Дерзание» при Дворце пионеров. Это были Евгений Вензель, Виктор Топоров и ставший позже театральным режиссером Николай Беляк. К ним примыкали более молодые творцы, считавшиеся учениками трех мэтров, — Геннадий Григорьев, Николай Голь. Кроме этого, в «Сайгоне» постоянно бывал бет нуар тогдашнего литературного Ленинграда, бретер, покоритель женских сердец Виктор Ширали, Петр Чегин, из Царского Села приезжал Борис Куприянов, постоянно торчал в «Сайгоне» Петр Брандт, будущая звезда русской поэзии в Израиле Михаил Генделев.

Все они, кроме Виктора Топорова, который вскоре стал профессиональным переводчиком, не печатались и, естественно, не имели никакого литературного заработка. В некотором смысле «Сайгон» заменял неофициальным поэтам, поздним петербуржцам, как их позже назвал Топоров, и ресторан ЦДЛ, и концертную площадку. Здесь стихи читались, обсуждались, им выносился строгий и нелицеприятный приговор.

Из университетской «Академички» (сейчас на ее месте «Старая таможня») в «Сайгон» пришла смешанная компания. В нее входили автор этих строк с Сергеем Чарным, тогда студенты экономического факультета, участвовавшие в постановке Николаем Беляком «Свадьбы» Чехова.

Здесь мы встретились с Евгением Вензелем, рисовавшим декорации к спектаклю, и он отвратил нас от театра Беляка и стал нашим гуру. Большим табуном перешла из «Академички» в «Сайгон» компания биологов. Студенты этого факультета уже на первом курсе получали почти не ограниченный доступ к спирту и быстро приохочивались к выпивке. Главным здесь был очаровательный, блестяще образованный, похожий на Федора Протасова Николай Черниговский, сын академика, директора Института физиологии АН СССР.

Постоянными посетителями были и однокурсники Топорова по филфаку, начинающие специалисты по истории символизма Александр Лавров и Сергей Гречишкин. К ним примыкал элегантный Леон Карамян, один из немногих в нашем кругу, у кого была отличная собственная квартира, где он время от времени устраивал приемы с настоящим шотландским виски.

Несколько позже появился в «Сайгоне» Толя Ромм, или, как его называли товарищи, Кит, один из самых обаятельных мужчин в городе, шармёр и богема, он имел многочисленные знакомства среди едва зарождавшегося поколения рок-музыкантов. Его приятелями были, в частности, Сергей Курёхин и Борис Гребенщиков.