Надежда

— Ты командуешь первым десятком. Все развернемся направо от дороги, а то рискуем, что нас отрежут друг от друга, если эти сволочи прикатят на броневике или черт знает на чем. А так мы будем ближе к штурмовикам. Десять товарищей — на сто метров. Ты дуешь первым со своим десятком. Пройдешь триста метров и оставляй одного на месте через каждые десять метров. Когда увидишь, что группа слева от тебя продвигается, иди вперед. Если что-нибудь неладно, передашь командование соседу и вернешься. В тылу будет…

Кто? Мануэль хотел отправить Барку за другими грузовиками. А он сам? В такой обстановке он должен быть впереди. Ну, ладно.

— …будет Барка.

К грузовикам он отправит другого.

— Если я свистну, все отступают к Барке. Понял?

— Понял.

— Повтори.

Все в порядке.

— Кто здесь из ответственных профсоюзников или партийцев?

— Ребята, бронепоезд стреляет!

От радости они чуть было не бросились целоваться. Бронепоезд стрелял наугад по предполагаемым позициям батарей и пулеметов. Но ополченцы, заслышав, как их орудие отвечает на стрельбу фашистов, перестали чувствовать себя затравленными. Все громкими криками приветствовали второй выстрел бронепоезда.

Мануэль послал одного коммуниста к Рамосу, одного члена ВРС — к штурмовикам и самого старшего из анархистов — к бойцам с других грузовиков объяснить обстановку.

— Возьмите с собой поесть, — сказала девушка, — так будет лучше.

— Ну, ребята, пошли!

— Я понесу за вами еду, — сказала она деловито.

Как только они двинулись, Барка побежал к грузовикам. По ним стреляли, но только из винтовок. Ушла вторая группа, третья, потом последняя, которой командовал Мануэль.

Далеко впереди просматривались ряды оливковых деревьев. Барка увидел, как в одной из этих длинных и неподвижных рощ появился сначала один ополченец, потом с десяток, потом длинная цепь. Дальше пятисот метров ничего не было видно; цепь людей, продвигавшихся в такт размеренному грохоту орудий, заполнила поле его зрения, протянувшись по всему лесу. С соседнего склона, который Барка, оказавшись среди деревьев, уже не видел, вели огонь штурмовые гвардейцы. Вероятно, у них был ручной пулемет, потому что механический стук выстрелов перекрывал ружейную пальбу и перемежался с очередями неподвижно установленных фашистских пулеметов. Цепь ополченцев продвигалась вверх по склону. Фашисты стреляли по ней из винтовок, но больше мимо. Мануэль побежал; вся цепь последовала за ним, похожая на неровную линию кабеля под водой. Барка тоже бежал, охваченный каким-то смутным и страстным порывом, который он мог определить одним словом: народ; в него вливались и деревня под обстрелом, и бесконечная неразбериха, и опрокинутые грузовики, и орудие бронепоезда, — все это разом ринулось сейчас навстречу фашистским пушкам.

Они бежали по срезанным веткам: пулеметы до появления штурмовиков били по оливковой роще. Пахло уже не смолой, а пересохшей от жары землей. Изрешеченные пулями листья отделялись от веток и падали, словно в осеннюю пору; фигуры ополченцев, все еще бегущих в такт канонаде, появлялись и исчезали, то ослепительно яркие на солнце, то почти незаметные в тени олив. Барка прислушивался к ручному пулемету и к орудию бронепоезда, как к предзнаменованию: не отнимут больше виноградников у тех, кто их возделывает.

Им предстояло преодолеть двадцать метров открытой местности. Как только они появились из оливковой рощи, фашисты повернули туда один из своих пулеметов. Пули с осиным гудением прорезали воздух вокруг Барки. Он бежал навстречу выстрелам среди звонкого гудения, забыв об опасности. Он упал с перебитыми ногами. Превозмогая боль, он продолжал смотреть вперед: половина ополченцев упала и не поднималась, другая шла дальше. Рядом с ним лежал убитый сельский лавочник; на его лице плясала тень бабочки. Первая линия ополченцев с других грузовиков медлила на опушке оливковой рощи. Барка начал различать гул авиационных моторов — свои? чужие? Совсем близко от того места, где стрелял ручной пулемет, в ослепительное небо взвилась ракета. Бронепоезд прекратил огонь.

— Штурмовики на батарее? — спросил Саласар.

Мануэль предупредил бронепоезд: они пустят ракету, как только доберутся до батарей. Наверное, они расположены очень близко одна от другой. Рамос прекратил стрельбу.

— Надо думать, — ответил он.

— А что с ополченцами?

— Их больше не видно… Они не прошли, раз пушки и пулеметы стреляют.

— Хочешь, я пойду туда?

— Кажется, Мануэль и Барка действуют, как надо. Они присылали ко мне связного.

Бинокль Рамоса различал только безмятежный покой скал, сосен и олив, за которым таилось столько страдания. Никакой возможности узнать что-нибудь. Оставалось лишь прислушиваться.

— Погано, что они-то воюют — те, а вот мы — нет, — сказал он.

Фашисты обстреливали местность, расчищали путь своим солдатам и затем посылали их на подготовленные позиции. Народ же сражался без командиров и почти без оружия…

— Бедняги, сейчас их там, внизу, крошат, наверно…

— Но раз уж они атаковали, может, штурмовые гвардейцы и займут батарею.