Надежда-прим

— Ну че, дэушка-красавица, — ласково потрепал ее по щеке золотой самородок, — раз уж на меня упала, купи билэтик на счастье!

Надежда Викторовна огляделась по сторонам. Подземный переход был так плотно забит людьми, что они казались неподвижными. Недавно появившиеся кооперативные киоски, с массивными металлическими решетками и крохотными окошечками вместо прилавка несмотря на импортные наклейки и прочую разноцветную мишуру смотелись мрачно, по-тюремному устрашающе.

Случалось, что по ночам в окошко вместо денежки влезал холодный ствол пистолета или обреза. А киоски особо непокорных кооперативщиков неизвестные в масках и без обливали бензином и поджигали, иногда прямо на глазах изумленой публики. Но кооперативщики не сдавались и всем смертям назло круглосуточно торговали самым лучшим заменителем традиционного продовольствия — сникерсом и подозрительного цвета и вкуса «фирменной» водкой и джином. А бывало, что навстречу стволу рэкетира из окошка точно такой же ствол открывал огонь без предупреждения.

Рядом с лотерейными билетами не очень молодой поэт продавал «самиздат» — крошечный сборник стихов под интригующим названием «Время есть!». Все, что касалось еды, людей интересовало сугубо, сборник шел хорошо.

Почти прижатый к стене паренек, пытался на одной ноге танцевать брейк. На стене углем, масляной краской, мелом и чем-то очень похожим на кровь были запечатлены мысли и чувства граждан перестроечной эпохи. От «Коммуняков к ответу!» до «Бей жидов — спасай…» — дальше неразборчиво.

Следы чьих-то голых ног по стенке перебирались на потолок, пересекали переход и исчезали как призраки.

— Скажите пожжалуйста! — нервно улыбнулась Коробейникова, потихоньку высвобождаясь из дружеских объятий. — Купить у вас лотерейку? Но я никогда не покупаю лотерейных билетов!

— Пачаму? — искренне удивился продавец. — Может, ты чем бална? Или вэра не позваляет? Вэра, Надэжда, Либовь,! Да? А как же ты тогда узнаешь, счастливая ты дурочка, или так? Слушай, на рупь седня не выпьишь и не закусишь, а вдруг ты выиграшь автамабиль, а? Представляшь, за рупь — автамаобиль!

— А если я проиграю! — возмутилась Надежда Викторовна.

Ее все больше бесила эта печатка, цепь, а главное, эти величиной с ноготь золотые зубы! Какая наглость в такое тяжелое для всей страны время иметь полный рот таких зубов!

— Нэ проиграшь! — мгновенно развеселилось «лицо». — Это — бэзпроиграшная лотерея! Два в одной! Слыхала? Праигрывашь ты — выигрыват гасударство! Ты — патрыотка или не патрыотка, в конце концов?!

— Я? — почему-то снова испугалась Надежда Викторовна и глубоко задумалась.

Вопрос был из того совсем недалекого, но уже немного позабытого прошлого, когда он заставлял вибрировать душу каждого советского человека, выворачивал ее наизнанку, а затем выплевывал, как погасший окурок…

— Я — патриот! Конечно, патриот! А кто же!

И совсем уж потеряв самообладание, истерично крикнула?

— А вы?

Толстый лотерейщик пропустил мимо ушей последний вопль Надежды Викторовны и обрадовано затряс головой.

— Маладэц! Настоящий русски женщина! Джыгит! А если патрыот, купи савсэм малюсенький лотерейный билетик! Страна, панимашь, гибнет! Савсэм загибается! Памаги стране! Слушай, ты за мужем, нэт? Тогда бери и за мужа! А то абидится, понимашь! Ты, мол, патрыот, а он че? Ишак, да?!

— С чего это вы взяли! Конечно, не замужем! На одну-то зарплату!

Продавец, не слушая ее, взял со столика толстую пачку лотерейных билетов и протянул Коробейниковой.

— На, тяни! И за мужа тоже! Ничаво! Мэнше пить будет! Верно? И за дытей! Дэти тоже люди! Да?!

— Нет, нет! Я не играю в азартные игры с гасударством! — замахала руками Надежда Викторовна, повторяя известную каждому советскому человеку поговорку.

— Зачэм с государством! — горячо зашептал толстяк, тыча ей в лицо пачку билетов. — Кто тэбе такое сказал? Твоя папа, мама, может муж соседки? Вай-вай! Со мной сыграй, дарагая! Я эти билеты у гасударства все купил! Они мои! Со мной можна, да?!

Совсем затурканая Надежда Викторовна вытянула из пачки два новеньких, свернутых вчетверо и пробитых скрепкой хрустящих билетика. Не разворачивая, сунула их в сумочку.

Получив от неё десятку, продавец также привычно засунул ее в карман брюк, недоуменно окинул взглядом терпеливо ждущую сдачу русскую бабу и вежливо спросил:

— Че-то не так, красавица? Иль панравился табе? тада пашли в ресторан, да? Я угощаю! Цыпленки там табака хочешь или уральский пельмень? Тебе с лосятиной или с медвежатиной? Че хочешь гавари, не стисняйсь! Ты ж уже свой гражданский долг выполнила, да? А может павтарить жалаешь? Пажжалуйста!

Коробейникова уже повернулась к нему спиной, когда он своей медвежьей лапой ухватил ее за подол юбки.

— Ишак! Забыл спрасить, как тебя, дэушка, завут!

— Надежда! — машинально отмахнулась Надежда Викторовна и тут же встревожилась. — А вам зачем?

— Ну так, для порядку! На-де-жда! — смакуя каждый звук русского имени, пропел продавец. — Прима, прима!

— Почему это — прима? — остолбенела Надежда Викторовна, почувствовав в этом слове какой-то скрытый намек.