Надсада

Прошел по следам в обратном направлении и метрах в пятидесяти от зимовья приметил смятую траву за кустарником – значит, здесь те двое устроили нечто вроде наблюдательного пункта. Если бы подобрались ближе, то их учуяла бы собака, что те двое, видимо, хорошо понимали. Подбирались с вечера, потом ушли, и Данила теперь двигался по их следам. Следы привели к Безымянному ручью, но людей здесь уже не было. О стоянке напоминали остатки от плохо скрытого костра и места от колышков, какие втыкают в землю, когда ставят палатку. Тут же обнаружил закопанные в землю консервные банки.

По следам от ботинок, уводящим вверх по течению ручья, шел по травянистому берегу Безымянного.

Мысли Данилу посещали разные, но воли он им не давал, собравшись внутренне, как на охоте на матерого зверя, когда нельзя, невозможно упустить даже малейшего шевеления своего лютого врага. Зверь на такой охоте – именно лютый враг человека, который пришел его убить.

Единственное, во что уверовал в мыслях, так это то, что те двое пришли сюда не с добрыми намерениями. Значит, намерения те он должен разгадать и по возможности не дать им осуществиться.

Нельзя, невозможно дать осуществиться, потому что на участке слишком дорогие ему люди. Но даже если бы были и чужие, то все равно нельзя.

Следы становились все четче и четче, Данила двигался все осторожнее и осторожнее.

Послышались негромкие голоса переговаривающихся между собой людей.

Придвигался медленно, укрываясь за кустами и камнями, и наконец увидел тех двоих, что пришли сюда с недобрыми намерениями.

Одеты в камуфляжную форму, к камню приставлены винтовки, на поясах – кобуры с пистолетами. Возраста еще молодого – лет по тридцать. С первого взгляда видно, что народ военный, привычный к неудобствам походов.

«Знатно вооружились. На кого ж собрались охотиться?» – спросил самого себя, хотя ответ уже знал.

«А может, все ж разведчики? – не верилось. – Но тадачего ж здеся разведывать?»

Наблюдая далее, не увидел рюкзаков, палатки и тут сообразил, что люди эти искали прибежище понадежнее и нашли таковое: в десяти шагах от берега ручья, за кустами в скале в этом месте нечто вроде небольшой пещеры, которую много лет назад Даниле показал Воробей. Данила не раз пережидал в ней ненастье.

«Значица, у них здесь будет лежбище, – решил про себя. – Ну и – добро. Не вы за мной будете ходить, а я за вами», – подумалось мстительно.

Внутри себя Данила уже чувствовал азарт охотника, собравшегося на матерого зверя, которого надобно непременно убить.

«А может, счас хлопнуть – и под мшину? Уложить поганцев на месте, вить никто не станет искать?»

Мысли одна за другой мелькали в мозгу, но внутренне он был совершенно спокоен.

«О чем же балакаете, поганцы?» – спрашивал неведомо кого, подбираясь поближе к пришельцам.

Наконец стал разбирать и слова.

– Черт знает, сколько здесь придется проторчать, – раздраженно говорил тот, что повыше ростом. – Старик постоянно с молодежью – не валить же всех подряд.

– Шум и лишняя кровь нам не нужны, – согласился тот, что поменьше ростом и, как определил Данила, начальник над первым. – Торопиться некуда – во времени нас никто не ограничивал.

– Так шишки набьют и уйдут.

– Пусть уйдут. Интуиция мне подсказывает, что старик останется, чтобы осмотреть свое хозяйство перед охотничьим сезоном, ведь сезон-то не за горами. Или вернется вскорости. Переждем несколько дней, а там и смена подойдет. Встретим – и на базу.

– Сообщим Первому о своих начальных наблюдениях или погодим? – спросил тот, что повыше ростом.

– Погодим. Торопиться некуда. Ближе к вечеру сходим к зимовью, понаблюдаем, а там и доложим.

«Значица, капитально засели, до победного конца, – размышлял Данила. – Но пока бояться нечего. Нада возвращаться».

Молодежь работала с азартом. Данила подошел неслышно, и первой заметила деда внучка.

– Ты, деда, почему вернулся?

– От тебя, егоза, не схотелось уходить, – в тон ей ответил.

Тут же обернулся к внуку:

– Седлай Тумана и скачи на выселки. Скажи Ивану Евсеичу, чтобы завтра к обеду был здеся. Возвращайся сразу же.

Иван без лишних вопросов пошел к зимовью.

Старик Воробьев был еще в силе: резво передвигался, хорошо видел и слышал.

– А я, Афанасьич, упаду разом, – говаривал иной раз Белову. – Вот быдто бы подымусь на носки, быдто бы к небу потянусь и – грохну оземь. И глазыньки закрою. От… – и до…

– Грохнешься, канешна, – не возражал Данила, с усмешкой оглядывая тщедушную фигуру старика. – Только грохать тебе нечем, тела в тебе нету. Вот я грохну дак грохну…

– Тела нету, а пыли поднять могу много, – не соглашался Евсеевич.

– Можешь, можешь, – отвечал, только чтобы избавиться от назойливых мыслей о приближающемся конце. А конец приближался – не вечный же Воробей.

Сейчас он ему нужен, как никогда. Он, Данила, будет с молодежью, будто ничего не знает о пришельцах, а старик пойдет по их следам. Придет и решение, что делать в складывающейся непростой и опасной ситуации.

Воробьев появился на базе в точно указанный срок, они с Данилой уединились и о чем-то долго говорили. Потом Воробьев ушел. Куда ушел – молодежи до этого не было дела.