Надвигается шторм

— А ты, видимо,  предпочитаешь разрисованных обезьян с автоматами наперевес.

— Да, — хочу сделать ему больно, хочу унизить так же, как и он меня, — Лучше, чем заумные мудаки, у которых самомнение до небес, а член с мизинец.

Где-то на краю сознания понимаю, что могу получить за это по лицу.

Получаю.

Меня в жизни никто не бил. В ужасе держусь за горящую щёку, волосы сетью липнут к мокрому от слёз лицу, я не могу разглядеть за ними перекошенного яростью лица Юджина. Я почти не вижу, как он оказывается на полу, стонет, держась за ушибленный об металлический ящик затылок. Его закрывает от меня широкая спина, упакованная в лидерскую форму лихачей.

— Не подходи к ней. Даже не дыши возле неё!

Главный корпус фракции без стеклянных стен и перегородок похож теперь на огромное футбольное поле — эту унизительную сцену видел не только Эрик, но вмешаться предпочёл именно он. Лидер тащит его за шиворот и бросает, как щенка, на груду бетонного мусора, поднимает за воротник и прописывает крепкий удар в челюсть. Оцепенение, наконец, сходит с меня, когда я вижу тонкую струйку крови, стекающую по лицу моего бывшего теперь жениха.

— Пожалуйста, перестань. Он всё понял! — я висну на лидерском локте, занесенном для нового удара. Ещё секунду назад я могла бы злорадствовать, но мысль о  том, что я, как ближайший к пострадавшему медик, обязана буду оказать Юджину первую помощь, приводит меня в уныние. Хочу уйти и больше никогда не видеть это мерзкое лицо.

Эрик разжимает кулак, Юджин бездушной кучей валиться на пол, пытается отползти подальше от суровых, военных берцев. Он молчит, лишь громко дышит и чертыхается сквозь зубы — после объединения наших фракций Лидер Бесстрашия теперь и его Лидер тоже. Эрик берёт меня за подбородок двумя пальцами, придирчиво осматривает моё лицо.

— Всё нормально, только гордость задета, — я шмыгаю носом, храбрюсь и прячу глаза в пол, в стороны, наверх. Не хочу, чтобы он и вся собравшаяся в здании толпа знали, как мне больно. Они и так видели достаточно.

— За мной, — он отпускает меня, разворачивается и уходит вглубь коридора, пока я мешкаю и пытаюсь взять себя в руки. —  Я нашёл твоего отца.

Он стоит с подвязанной рукой среди напуганных эрудитов, растерянный и одинокий. Кажется, за те недели, что я провела в Бесстрашии, он постарел ещё на десяток лет. Спина ссутулилась, и на голове прибавилось седых волос; у меня не вышло отослать ему больше, чем пару сухих весточек о том, что я добралась и устроилась — я сразу же попала в гущу военных действий. Отец видит меня издалека, и глаза его светлеют, а я больше не могу сдерживать слёз.

— Эрик, пожалуйста, можно мне остаться на пару дней? — я знаю, что фракция в ближайшее время будет полна лихачей, нужно разгребать завалы и искать горячие следы, да и молния не ударяет дважды в одно место; здесь должно быть относительно безопасно. Я не могу сейчас оставить отца. — Всего лишь на пару дней, умоляю.

Слёзы кусают мне щёки, а на скуле завтра непременно будет синяк, я перемазана в пыли и грязи, и вид мой наверняка настолько жалок, что сердце Лидера, каким бы суровым оно не было, обязано дрогнуть.

— Завтра, — нехотя отвечает он. — Завтра уедешь с сапёрной бригадой.

Один день. Всего лишь один день.

Наверное, я ударилась головой или снова подверглась панической атаке — перед тем, как развернуться и уйти прочь, Эрик долго смотрит мне в глаза, а за серо-стальной радужкой мне чудится странная нежность.

8. Неспокойная

—Ты знаешь, Кэм, я не виню Юджина. В его словах есть логика.

Отец поднимает книги, рухнувшие с полок от взрывной волны, звенит осколками забытых на журнальном столике чашек. На них намертво засохли остатки чернейшего кофе — дом отец запустил, также как и свою жизнь под откос.

— Действительно, я не вполне соответствую той должности, которую занимал. Повторное тестирование показало…

— Перестань, пап! Он первостатейный говнюк, и тебе не хуже меня это известно!

Нас допустили за периметр только к ночи, когда сапёры обыскали в доме каждую щель в поисках взрывчатых веществ — пару таких «подарков» они обнаружили в крайнем доме по соседней улице. Я стою на террасе, обнесённой стеклом от пола до потолка — не понимаю, каким чудом оно уцелело. Наверняка закалённое, но это не то, что мне сейчас хочется обсуждать.

 Двери распахнуты, в доме пахнет гарью, тусклый, бледно-розовый рассвет наползает на горизонт, едва продираясь сквозь нависший над фракцией смог; погода не балует — на улице душно и полный штиль. По пыльным улицам проезжают грузовики Бесстрашных. Бойцы сидят в кузовах, свесив ноги. Изредка машины притормаживают, лихачи перекидываются какими-то фразами — мне отсюда не слышно, и разъезжаются по своим, мне не ведомым делам. Мы почти не спали, в голове у меня мутно, а взгляд не способен концентрироваться —  перед глазами рябь, будто я снова близорука и забыла надеть очки.