— Я сказала им, чтобы они от тебя отстали, — очень тихо говорит Кристи. — Не знаю, провернули они это в инстаграме или нет. Я не видела, и никто больше об этом не говорил.
— Что такое «ПЧМЭЗ»?
— «Похоже, что меня это заботит?». Аббревиатура.
Это акроним. Я открываю свой аккаунт и пишу первый твит.
Почему-то этот разговор, о котором я не знала раньше, отвратительней всех, хуже, чем когда мне скалились в лицо, показывая свои идеальные зубы. Я отписываюсь от их обновлений, но создаю для них группу
В школу я завтра не пойду.
Сегодня я должна быть в школе — сегодня моя очередь дежурить на кухне.
Я выкладываю замороженные хашбрауны на большой серебристый противень и ставлю в духовку. Когда эти картофельные оладьи пора вытаскивать, поспешно съедаю один и обжигаю нёбо. Такова жизнь.
Кристи вернула мне камеру, и я подумала, не поснимать ли про наш завтрак. Была бы у меня камера в тот день, когда одна девочка потеряла сознание. Но кто знает, что принесет день сегодняшний?
Я не на раздаче, а значит, как только все готово, можно стянуть с себя полиэтиленовый фартук и шапочку для волос. Я стою в глубине кухни, возле духовок, один за другим уплетая ломтики теплой ветчины. У меня целых два пакета апельсинового сока, и, похоже, день удался.
На втором уроке я сажусь на свое обычное место. Сижу и не шевелюсь, жду, пока не слышу совершенно отчетливо, как Джейн фотографирует мою спину.
Я оборачиваюсь:
— Какого черта ты делаешь?
Она округляет глаза:
— Ничего я не делаю.
— Джейн, зачем ты меня фотографируешь? — Я повышаю голос до истерических ноток. — Зачем, Джейн? Зачем ты это делаешь? Что за дичь! Зачем?
На ее лице появляется беспокойство, когда к нам подходит мисс Валенти, высокая, в черном костюме и, как всегда, строгая.
— Что здесь происходит? Джейн? Ты фотографируешь Лейлу без ее разрешения?
Джейн щурится и бросает на меня убийственный взгляд:
— Нет. Она врет, она просто придурочная.
Я еле сдерживаю смех, пытаясь превратить его в истерику:
— Это правда! Правда! Она меня фотографировала! Она все время это делает! Проверьте ее телефон, мисс Валенти. И увидите. Она постоянно меня гнобит. Иногда… иногда мне хочется просто сдохнуть…
В конце фразы у меня срывается голос, потому что я лопаюсь от смеха. Я ложусь на парту и кладу голову на руки, стараясь, чтобы звуки, которые я издаю, походили на рыдания. Несколько лет назад, в четвертом классе, это и были бы рыдания. С тех пор я многому научилась.
— Покажи свой телефон, Джейн. — Валенти протягивает руку, ладонью кверху.
— Вы не имеете права брать мой телефон. Это моя собственность.
Валенти вздыхает, и ее тонкие губы становятся еще тоньше.
— Здесь ты права. Тогда, может быть, ты откроешь свои фотографии и покажешь мне последнюю?
Минуту они молча смотрят друг на друга. Валенти понижает голос:
— Джейн, тебя уже много раз предупреждали. Тебе придется подойти ко мне после урока для разговора.
Джейн вытягивает руку с телефоном и показывает Валенти экран. Мне не видно, что там.
— Удали. И если я снова поймаю тебя за таким занятием, мало не покажется.
Мисс Валенти уходит, и я сажусь прямо.
Джейн шипит мне в ухо:
— Неважно. У меня их еще много.
Конечно, много. И, конечно, это неважно. Однако мне все равно кажется, что день удался.
Все идет еще лучше некуда, когда я за обедом рассказываю Кристи о том, что произошло. Бенто-ланч Кристи сегодня проще: в основном фрукты и овощи. Видимо, они стали лучше ладить с мамой.
Я доедаю половину своей пластмассовой на вкус сырной пиццы и смотрю, как Кристи листает последние утренние твиты Джейн, — и тут день катится ко всем чертям.
— Так, на втором уроке она написала: «Стукачкам кое-что зашивают, ха-ха». А примерно через час…
— Лейла!
Я так резко вдыхаю, что кусок пиццы пытается влететь не в то горло. Я выкашливаю его на тарелку, глаза слезятся. Ничего не выйдет.
— Лейла!
Я встаю и медленно поворачиваюсь, как в кошмарном сне. Это мама. На ней легинсы, которые просвечивают на заду, и безумно мятая рубашка. У нее широко раскрытые дикие глаза, и она идет прямо ко мне.
Чем мне себя убить? Здесь даже ножи пластиковые.
— Лейла! Ты надела мои джинсы?
— Что?
Она хватает меня, и у меня такой шок, что я даже не могу пошевелиться. Я стою как манекен, а она хлопает по моим карманам:
— Это мои джинсы? Ты надела утром мои джинсы?
Я молчу. Она хватает меня за плечи и встряхивает.
— Нет. Это мои.
На секунду она опускает взгляд, будто меня не слышит. В столовой — полная тишина. Мне слышен каждый хрип в ее горле, когда она дышит, и я знаю, что она проснулась из-за кашля и рванула сюда, так и не откашлявшись до конца. От нее несет табачным перегаром, мочой и духами, которыми она пытается перебить запах. Я отступаю на шаг, чтобы сбросить с себя ее руки, и приземляюсь на скамейку.