НАИРИ

Глупо было проверять что-то уже на перроне после двух часов, проведенных в зоне отправления. Жена давно была дома и, скорее всего, действительно спала, свернувшись калачиком на краю нашей огромной кровати немецкого производства. Но действие вышло автоматически: я никогда ничего не забывал – ни вещей, ни людей, ни мыслей.

Я пристроился к очереди на посадку. Точнее втиснулся в толпу возбужденных женщин и сумрачных мужчин.

Кажется, я и сам почти спал, потому что не заметил, как меня поднесло к трапу и больно ударило ногами о железную подножку.

Местная, в унылой синей форме, инспекторша из отдела перевозок молча взяла мой посадочный талон. Я поднялся по скользким от росы ступенькам, переступил самолетный порог. Кажется, на «Боингах» я не летал года три, потому что по привычке втянул голову в плечи, не сразу сообразив, что здесь этого не требуется.

Предбанником заведовала татарская бортпроводница в малиновом сарафане. Совсем молодая – невысокая, темноликая и почти плоская в той части, которая у женщин бывала привлекательной.

– Доброе утро! – сказал я, всегда бывая вежливым даже со слугами, чье отношение к себе уже предоплатил.

Она что-то пробормотала, взглянула недобро и тут же отвернулась.

По годам годясь в отцы, я ее не интересовал, но и ее реакция была мне безразлична.

Салон «Боинга» напоминал не подвальное бомбоубежище, а сводчатый зал правобережной станции Ленинградского метро. Даже во втором классе американский самолет имел такие расстояния между креслами, что можно было ощутить себя рожденным на свет, а не скрючившимся в утробе.

Мой 21-й ряд находился в последней трети, ближе к хвосту, место носило литеру «Е». У прохода сидела толстая женщина лет семидесяти в чудовищной белой разлетайке; величественная осанка выдавала учительницу на пенсии. От нее разило пОтом, хотя день лишь начинался и в салоне было еще не душно. Продираться мимо такой туши не казалось большим удовольствием – остановившись, я вежливо спросил:

– Не хотите передвинуться на мое место, чтобы я вас не беспокоил?

Бывшая классная руководительница не ответила.

В этом полете мне явно не везло на женщин; ни молодая ни старая не удостоили меня вниманием.

Хотя бортпроводнице, скорее всего, просто хотелось спать, а соседка желала сидеть с краю, чтобы беспрепятственно ходить в туалет.

Уплощившись, я боком просочился к своему синему креслу.

Сейчас тут было довольно комфортно, но в самолете мне всегда рано или поздно становилось холодно; я не снял свою куртку-ветровку, а только расстегнул.

Около иллюминатора сидела женщина.

Не будучи христианином, я был чужд принципов «посмотревший возжелал, возжелавший захотел». Жену я любил больше солнечного света, но это не было связано с удовольствием рассматривать других женщин.

И соседку справа рассмотрел.

Она была моей ровесницей – достаточно стройной, с приличной грудью и черными волосами.

Впрочем, это я отметил во вторую очередь, а сначала взглянул на ее ноги.

Не только потому, что их любил как высшую эстетическую сущность.

И не потому, что мужчина, не смотрящий на женские коленки, мертв – а я был жив.

Просто соседкины ноги сразу бросились в глаза.

Женщин на анталийский рейс набралось больше, чем достаточно. Некоторые надели джинсы, большинство сверкало голыми ногами: незагорелыми, жаждущими солнца, ради которого все и летели подальше от нашего города, затопленного унылым дождем.

На этой были черные колготки – не прозрачные, а плотные, сверкающие, как антрацит.

Да и вообще вид ее казался странным для самолета, собирающегося взять курс на Турцию в середине июля. Соседка была одета в черную футболку и черную юбку, туфли вызывающе краснели. Алым сверкали ее ногти, таким же смертельным цветом она оформила губы – не пухлые и не узкие, не чувственные и не безразличные, а какие-то спокойные. Она смотрела перед собой, и ее выразительный профиль казался очень уверенным. Цвет глаз я не определил, однако понял, что они темные.

В вырезе ворота на белом теле сверкала золотая цепочка: узенькая, прекрасно отполированная, сияющая каждым звеном по отдельности.

Эта цепочка подчеркивала дороговизну всего прочего.

Я отличался равнодушием к одежде, всему прочему предпочитая удобство, но жена была самой яростной тряпичницей из всех женщин. Наш достаток не позволял ей иметь все желаемое, но она умела непревзойденно выдерживать стиль, разбиралась в брендовой принадлежности вещей и невольно научила этому меня.

Футболка женщины с места «21F» на первый взгляд была проще самой простой простоты. На ней не имелось ни отстрочки, ни вышивки, ни стразов, ни неназойливого логотипа где-нибудь у плеча. Но по глубокому черному цвету, по посадке, по ощутимой мягкости – еще по чему-то, необъяснимому, но несомненному – я понял, что это вещь из фирменного бутика.

Бюстгальтер, угадывающийся невнятно, тоже был явно не китайским.

Черная юбка – обманчиво скромная – заканчивалась не выше и не ниже, а на лучшем уровне при положении «сидя».

Ноги были длинными; их не портили колени, чуть более узкие, нежели я любил.