– Она на меня давила, – сказал Раддок, когда та покинула комнату. – И не хотела отпускать. Когда я рассказал ей о Дрюитте и о том, что он узнал о той ночи от самой девочки… Это она спросила о вещественных доказательствах, и я сказал Дрюитту, что без них и речи ни о чем идти не может. Он сказал об этом девочке – и вот вам пожалуйста; и он передал их мне, а мне пришлось сказать ей, что они у меня. Если б я этого не сделал, то Финна арестовали бы, и обвинили, и приговорили, и все из-за того, что в одну несчастливую ночь он совершил несчастливую ошибку. У девочки все прошло бы. Конечно, ей было бы тяжело, кто спорит. Но раны затянулись бы, а если б она держала рот на замке, то никто… Я не мог позволить, чтобы мальчик попал в тюрьму. Из-за того, что он сделал, он попал бы туда уже с клеймом. Я знал это и рассказал об этом Кловер. Информация разлетелась бы в момент, и сокамерники стали бы его пользовать. Он бы попал в лапы к уголовникам, те вставали бы в очередь, и как бы, черт побери, он смог бы это все пережить? А ведь этого не случилось бы, если б улики исчезли.
– Понятно… – Линли замолчал и нахмурился, сдвинув брови. – Еще раз – для того, чтобы я понял, – белье нельзя было передавать на экспертизу, потому что его с той ночи не носили и на нем обязательно обнаружилась бы ДНК. Значит, оно или все еще у вас, или вы передали его заместителю главного констебля, дабы она убедилась, что вы выполняете ее приказы.
– Я отдал его ей. Я уже сказал об этом. Но Дрюитт все равно знал, что белье существует, а она не могла этого допустить. Сам я против него ничего не имел. Он только делал то, что считал своей обязанностью. Но она не хотела рисковать.
– Простите?
– Не хотела рисковать, что кто-то из них – или Дрюитт, или девочка – вдруг не поверит сказке про отсутствие улик; что один из них, захотев рассказать собственную историю в полиции Шрусбери, позвонит туда и скажет: «Вот что произошло, только нам сказали, что никаких следов не осталось, а как такое может быть при содомии?»
– Ах вот как… – На мгновение Линли замолчал. Он притворился, что глубоко задумался, – мужчина, который тщательно взвешивает и оценивает все услышанное. – Вот в этом-то вся ваша проблема, Гэри, – сказал он наконец.
– Не понял.
– В том, что вы знаете, что с девочкой занимались анальным сексом.
– Дрюитт…
– Нет, ни Дрюитт и никто другой. До вчерашнего дня девушка ни одной живой душе не говорила, что это был анальный секс. Ей было слишком стыдно.
– Она должна была сказать…
– Но не сказала. В ее культурной схеме – или, скорее, в схеме ее матери – девственность имеет очень высокую цену. И хотя она была – и до сих пор остается с технической точки зрения – девственницей, она не могла даже помыслить о том, чтобы рассказать кому-то, что с ней в действительности произошло, – частично из-за того, что люди могли подумать, будто она больше не чиста.
– Это все Финн. Я клянусь вам. Это сделал Финн.
– Это ведь именно то, во что вы позволили поверить ЗГК, не так ли? Надо лишь добиться того, чтобы она впала в панику по поводу собственного сына, и тогда все остальное легко организовать: изменение угла наклона камеры наружного наблюдения на участке; звонок в диспетчерскую, достаточно туманный для того, чтобы на него среагировали немедленно; звонок именно из участка, чтобы все выглядело так, как будто вас хотят подставить; и, наконец, звонок сержанту Гандерсон как раз в тот момент, когда произошла цепь ограблений, которыми занялись именно те офицеры, при других обстоятельствах доставившие бы Дрюитта в Шрусбери после звонка ЗГК.
– Говорю же вам…
– Не сомневаюсь. Но когда мы добрались до мобильного Дрюитта, ситуация для вас стала критической, поэтому не оставалось ничего другого, как втянуть в эту историю Финна в качестве человека, насчет которого у Дрюитта были «сомнения». Но Финн Дрюитта совсем не волновал, потому что все улики и вправду были на его стороне. Пока они вдруг не исчезли…
– Я действовал по приказу. По ее приказу. По приказу ЗГК Фриман.
– Возможно. Хотя не думаю, чтобы она приказывала вам насиловать девочку извращенным способом… Сержант! – последнее слово Линли произнес в сторону коридора. В дверь вошла Хейверс, а вместе с ней – два офицера в форме.
– Эти ребята отвезут вас в Шрусбери, Гэри, – сказала сержант. – Там вас ждет прекрасная камера в изоляторе временного содержания.
Кловер появилась в палате Финнегана в районе половины десятого, одетая в гражданское.
– Давай я заступлю на дежурство. Тебе надо поспать, – предложила она Тревору.
Прежде чем тот успел ответить, раздался голос Финна: «Мам?»
– Я здесь, милый, – повернулась она к нему. – Папа поедет домой, чтобы поспать, но кто-то из нас все время будет с тобой, пока мерзавца не возьмут под стражу.
С того самого момента, как Кловер вошла в палату, Тревор чувствовал, что ему не по себе. Ему не хотелось уезжать.
– Думаю, я еще немного посижу, – сказал он.