Налейте бокалы, раздайте патроны!

— Это точно, — поддержал его коллега. — Расплакаться да попереживать мы и на том свете поспеем, а пока что погодить надо. Я вот тут поразмыслил да и решил жизнь свою, значит, задорого продать.

— На снисхождение, значит, не рассчитываешь, — хитро прищурился Батюк. — Ты подумай. Если рассказал бы немцам все, как оно было, что да как, то глядишь, и тебе поблажка али льгота какая была. Не желаешь, а?

— Чего? — непонимающе уставился на него Глазьев. — Какая такая льгота?

— Известное дело, — продолжил поддевать товарища шутник. — Вот, скажем, недавно была у нас такая история. Бежал из германского плена один наш солдат. Пробыл он там пять дней, так, знаешь, занимательно рассказывал, чего он там у немцев наблюдал… Дюже интересно!

— И чего ж такого он там наблюдал?

— Как это чего? — с хитрой улыбкой прищурился солдат. — Культура, брат, такая, что нам до нее далеко. У каждого солдата и ложка, и вилка, и тарелка своя. И харчевание такое, что нам и не снилось. Окопы, блиндажи, все, как на параде. Одним словом, солдат там как сыр в масле катается.

— Ну, вот пусть они там и катаются, а только я русский! — гордо ответил Глазьев.

Солдаты, находящиеся на смотровой площадке каланчи, замерли, глядя друг на друга. Внизу хлопнула тяжелая дверь. Теперь надо было ожидать гостей, которых сюда никто не приглашал.

— К нам поднимаются немецкие шкуры! — вполголоса произнес Ярцев. — Теперь скучать не придется.

— Чего бы ни случилось — все к лучшему, — глубокомысленно изрек Лепехин.

— Это ты к чему? — непонимающе сдвинул тот брови.

— Да все к тому же. Ежели не будем дураками, то, глядишь, и нам удача улыбнется. Я в свое время книжку такую читал, вот там так и было сказано — у каждого своя судьба, но только кто сиднем сидит, тот счастье свое проворонит.

— Все! Хватит разговоров, — приложила Сеченова палец к губам.

Разговоры затихли, все напряженно слушали. Постепенно внизу стали различаться шаги и голоса. Они все приближались, кто-то поднимался по ступеням. Времени оставалось все меньше и меньше.

— С этими справимся, а там будет видно, — тихо, сквозь зубы проговорил Лепехин и сплюнул. — Эх, я сейчас и злой, ребята! Так душа и горит дорваться бы до немца! Ну, теперь я один, кажется, голыми руками задушу хоть одного супостата.

— Ну, просто Илья Муромец, как я на тебя погляжу. Что ж ты в гостинице-то сплоховал? — подначил его Сычев. — Чего-то в номере геройства с твоей стороны мы не наблюдали, а?

— Так ведь там сами знаете как получилось, — смутился солдат. — Ворвались в номер, как черти, не успели и опомниться. Но я свое возьму, будьте покойны.

— Ша! Тихо! — остановил всех Макаров. — Потом договорите.

Солдаты замолчали. Ольга, дотронувшись ладонью до поручня, чувствовала под пальцами холодное железо, приятно холодившее разгоряченное тело. Пришел решающий момент, и его надо использовать во что бы то ни стало. А там уж будет видно…

Шаги были уже совсем близко. Послышалась неразборчивая фраза, затем, после небольшой паузы, прозвучал ответ. Ольга оглядела своих солдат, словно определяя степень готовности. Могучий, степенный Лепехин, с широким, как луна, лицом весь подобрался. Огромные руки сжались в кулаки, готовясь встретить врага. Вот Батюк — и сейчас он остался самим собой. Ему, наверное, хотелось сказать вслух какую-то очередную свою соленую остроту, на которые он был великий мастак. Видно было, что шуточка-прибауточка просто вертится у него на языке. Сама же фигура его, подвижная, быстрая, вся будто ртутная, подергивалась от напряжения. Справа от двери сидели Заяц и Прокопенко, похожие, будто близнецы, хотя по характеру оба являлись полной противоположностью друг другу. Вечно спорившие до хрипоты, теперь и они застыли в напряженных позах, поигрывая желваками. Грозный вид остальных тоже ясно давал понять, что каждый сделает то, что от него зависит.

Городишко внизу был погружен в глубокий сон и не подозревал о том, что над ним сейчас произойдет.

Люди у двери остановились. Через мгновение в замке послышался звук поворачивающегося ключа. Солдаты напряглись в ожидании. Еще раз взглянув на рядовых, Ольга перевела взгляд на толстую, тяжелую, обитую железом дверь, которая медленно открывалась внутрь.

Первым из темноты вынырнула физиономия Диркера. Теперь он почему-то выглядел гораздо более мрачным, чем при последнем свидании. Ни следа радости или гордости на нем теперь не было заметно. Но почему он такой скучный — думать у Ольги времени не было. Следом за полковником показался барон Корф. Дверь на каланче была низкой. В свое время строители отнеслись к постройке рационально, со всей немецкой скупостью и экономностью полагая, что каланча — помещение нежилое, и особенно задумываться о комфорте не следует. Поэтому двери были сделаны невысокими. Что и продемонстрировал барон, слегка ударившись головой о притолоку и зашипев от боли.