Налог на убийство (сборник)

Они двинулись по длинному темному коридору. Оксана впереди, Сазанов за ней. В полусумраке белело крупное тело, женщина прихрамывала, и в сердце Сазанова поднималась жалость. Пять минут назад он вовсе не хотел ее, просто нельзя было осрамиться перед пацанами. А вот теперь он хотел… Он не знал, чего хотел точно, когда в его власти оказалась эта голая женщина.

Но знал, что теперь не уступит ее другим.

Наглый прапор Корж, чьи тяжелые шаги забухали в коридоре, заорал на всю казарму:

– Посторонись, пацан, еще раз загорелось. А после делай с ней что хочешь!

В первый раз младший сержант Сазанов не подчинился:

– Отвали, и так хорош!

– Заткни хайло, Сазан! А то заставлю языком толчки драить, пока я буду телку трахать.

На пороге солдатского гальюна столкнулись три судьбы. По жизненной арифметике выходило, что Сазанов опять уступит, и будет дальше уступать всю жизнь, но в уравнение затесалось одно неизвестное – украинка. Черт знает, как одним взглядом удалось ей сказать Сазанову, все, что о нем думает, но – удалось. И когда Корж танком попер на него, младший сержант врезал ему табуреткой – добротной, еще советской, таких теперь больше не делают.

Не успел Корж упасть, как украинка оказалась на нем верхом, вырвала из его ножен кинжал разведчика – и волна крови из распахнутого горла выплеснулась на грязный бетонный пол.

Сазанов вскинул винтовку. Снайперша отбросила кинжал:

– Не стреляй, сначала я сделаю тебя мужчиной.

Как она угадала – теперь уже не скажет никто, но Сазанов и точно не спал еще с женщиной. Рохля был, раззява. Потому и в армию загремел, единственный из всего класса.

– Отвернись, я приведу себя в порядок. А ты дверь закрой на табуретку.

Он просунул ножку табуретки в ручку двери. Потом слушал плеск воды, уткнувшись лбом в холодную стенку и каждую секунду ожидая, что острый нож рассадит ему горло, как минуту назад случилось с Коржиком. Но произошло другое.

Это была старая советская казарма, которую занимали потом боевики, а затем снова федералы, и вся мыслимая и немыслимая похабщина на русском и прочих языках Страны Советов украшала стены вместе с наскальной графикой соответствующей тематики. Единственным светлым уголком в этом не располагающем к романтике местечке было разбитое оконце. Оттуда тянуло весенним свежим ветерком, и открывался вид на предгорье, зеленевшее в лучах утреннего солнца.

К нему украинка и потянула Сазанова:

– Вперед, коханый! У нас теперь одна тропинка. Чечены платят хорошо, я за тебя шепну словечко!

Сазанов оглянулся на труп прапорщика. Голова была запрокинута, кровь уже начала темнеть, густея. И почему-то он был босой. А его кроссовки – на Оксане.

Женщина прильнула к нему крепко, как пластырь пристает, вжавшись всем телом – грудью, животом, каждой ложбинкой:

– Я так кохать умею, что кроме меня тебе никто не нужен будет. Ни одна женщина до самой смерти.

Черные брови вразлет, а под ними – зеленые глаза. И неважно, что они уже заплывали кровоподтеками, глаза эти светились колдовским огнем, прокладывая путь прямо в сердце. И не только в сердце. Он уже хотел ее, плевать на все, прямо здесь, рядом с трупом и загаженными очками.

– Не торопи любовь, – опять сказала она. – Там, на траве, нам будет лучше.

– Не могу… У меня мать одна в Питере…

– Ну и черт с тобой, салага! – рявкнула снайперша, словно позаимствовала у убитого прапора не только кроссовки «Найк», но и голос.

Так, в одних кроссовках, она и выбралась из окна.

И в этот момент в дверь гальюна замолотили кулаки, а потом и приклады. Раздался треск дерева…

Дверь солдатского гальюна держалась недолго, но за это время снайперша успела отбежать метров на сто. Она бежала по раскисшей весенней земле, смешно выбрасывая ноги в стороны, как делают все женщины.

Младший сержант Сазанов бежал за ней, чуть отстав, а когда начали по ним стрелять, – ответил. Крыша съехала. Он не мог допустить мысли, что она станет смеяться над ним вместе с бородатыми «чехами», с которыми делит эту войну и наверняка делит койку.

Винтовка по-дружески толкнула его в плечо.

Сержант Сазанов кончился на этом раскисшем поле. Вместо него дальше побежал за украинкой, за ее ногами, задницей, за ее телом уже другой человек.

Скотч.

Наши жены – пушки заряжены…

3. Передоз – тяжелый случай

…Скрипнула дверь.

Скотчу, еще толком не очнувшемуся от воспоминаний, в лице Кристины почудились знакомые черточки. Она стояла на пороге раздетая и, кажется, смущенная, прикрываясь руками. Ничего себе проститутка!

– Вы так хотели?

Скотч смотрел на нее тяжелым взглядом. Так он не хотел. Он вообще ничего не хотел. Как обычно.

– Проваливай! Больше ничего не надо. Денег дам, как за всю ночь.

Ему показалось, или так было на самом деле, – тень огорчения скользнула по лицу Кристины. Не сказав ни слова, она повернулась, и Скотч заметил на ее бедре кровоподтек. Синяк был старый, налившийся желтизной, некрасиво выделялся на белой коже, но Скотч вдруг кинулся к девушке, прильнул к синяку губами, чувствуя, как возвращается что-то безвозвратно потерянное.