Нам здесь жить

Во-первых, тот не стал торопиться с принятием решения, заявив, что огласит его завтра поутру.

Во-вторых, он хотя и заверил Римгайлу, что постарается удовлетворить ее справедливые притязания, но вслед за этим выпроводил ее и всех остальных из своих покоев, оставшись наедине с Сангре и Уланом. И это несмотря на настоятельные требования вайделотки и Сударга, оказавшегося как бы не настойчивее жрицы.

Ну а в-третьих, подтвердились слова Яцко, что Кейстут неплохо владеет русским. Получалось, в разговоре можно обойтись без толмача, что не могло не радовать — вдруг тот при переводе что-то исказит, недоговорит или попросту проигнорирует, посчитав маловажным. Зато теперь, коль в посреднике нет необходимости, можно развернуться на полную катушку.

Да и статус самого Кейстута в глазах Сангре вмиг взлетел на кучу пунктов вверх. Сам-то он ненавидел все иностранные языки по причине собственной необъяснимой тупости в их освоении. Исключение составлял испанский, на котором в детстве учил его говорить дед, но Петр его иностранным не считал, полагая, что он, пускай и не совсем родной, но, учитывая деда, как минимум двоюродный. Кстати, освоил он его неплохо и даже мог с грехом пополам разговаривать на нем с тем же дедом. Зато потом, начиная со школы, как отрезало. Не помог и перевод из английской группы в немецкую. Единственная выгода, извлеченная Петром из этого перехода — он смог читать по буквам, вот и вся радость.

Именно по причине своей неспособности освоить иностранный язык, он питал глубочайшее уважение к тем, кто ими владеет, например, к своему другу, а теперь еще и к Кейстуту.

Правда, начало разговора оказалось неожиданным. Кто успел подметить и сообщить князю, что тяжелораненный пленник удивительным образом похож на Петра, трудно сказать, да и какая разница. Главное, он узнал об этом и первый вопрос, заданный им почти обвинительным тоном, касался странного сходства:

— Раненный крестоносец — твой брат?

Петр опешил от неожиданности, но решил ответить как есть. Мол, в родстве не состоит, но скрывать не станет — он с ним действительно из одной страны.

— Но ты его знал раньше? — вопросительно уставился на него Кейстут.

— Никогда в глаза не видел.

Князь встал со своего кресла (обычный деревянный стул с подлокотниками и высоким подголовником, покрытый какой-то шкурой) и прошелся по небольшому полутемному залу, задумчиво оглаживая небольшую светлую, с легкой рыжинкой бородку. Остановившись посредине зала, он хлопнул в ладоши, молча указал вошедшему слуге на оконца, затянутые тонкими слюдяными пластинками. Тот понимающе кивнул, вышел, а через минуту появился с лучиной, от которой принялся зажигать свечи в здоровенных шандалах, во множестве расставленных вдоль стен. Дождавшись, когда слуга опять покинет зал, Кейстут негромко произнес:

— Сам я не жрец и к кресту на твоей груди ненависти не питаю. Что мне до твоего бога? Он сам по себе, я сам по себе. Хотя не скрою — ваша вера мне кажется странной… К примеру, нужно быть глупцом, чтобы поверить, будто хлеб и вино может превратиться в тело и кровь бога. А даже если и может, то… Мы, литвины, народ не больно-то ученый и недостатков у нас хватает, но людоедами никогда не были и не будем. Впрочем, оставим это. Так вот, правитель познается в том, каковы избранные им советчики и слуги. Ваш бог подобрал себе слишком дурных служителей. Как вам мой замок? — резко сменил он тему.

Петр неопределенно пожал плечами. Говорить как есть — обидеть, а врать… Он в растерянности покосился на Улана, и тот не подвел.

— Мы с моим побратимом покривили бы душой, если бы сказали, что он весьма надежен: и стены низковаты, и башни непрочные, — дипломатично заметил он. — Но при желании можно придраться к любому укреплению, ибо совершенству нет предела. К тому же главное не в стенах и башнях, а в мужестве его защитников и их решимости сражаться с врагом до последней капли крови, а с этим, как мне кажется, — он мягко улыбнулся, — у тебя, князь, все в порядке.

Кейстут хмыкнул и похвалил:

— Ты учтив. Истины не поведал, но и не солгал. А замок и правда плох. Но плох он потому, что три года назад его полностью сожгли. Когда отец прислал меня сюда, я застал сплошное черное пепелище, на котором валялись лишь обугленные мертвецы. Едва мы успели отстроить все заново, как вновь пришли рыцари. Тогда мы отбились, но прошлой зимой они сожгли его опять.

— Как-то часто, — вырвалось у Петра.