Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Наконец – проводник. Вокруг него – все, страждущие места. Взял наши паспорта; вылистал свою тетрадь, просмотрел списки, улыбнулся и сказал: «У вас всё хорошо». Неожиданное умозаключение. Собственно, с этим я хотел поспорить. «Скажите, это нормально?» – спросил я, подразумевая дальнюю поездку в такой тесноте. «О да. Не беспокойтесь, с вас не возьмут другой платы. Всё в порядке». Пришлось спросить точнее. Проводник улыбнулся и по-отечески добро объяснил – с билетами RAC иначе не бывает. Спасибо кассиру Андаманского отдела Индийских железных дорог.

Пассажиру, желавшему спать с нами соседом, проводник сказал что-то в грубости – тем отослал прочь. Событию такому мы были рады чрезвычайно. Как было не вспомнить про Сарру, о тесноте квартиры жаловавшейся, про ребе, определившего ей в сожительство свинью, про крики, с которыми Сарра вернулась к ребе на следующей неделе, про то, как ребе теперь наказал свинью продать, и про то, как вскоре уже Сарра рассказывала в радости, что просторно, вольно без свиньи живётся. Так и мы – довольство в сравнении узнали.

Проводник ушёл. Шум угас.

Киплинг писал: «Даже в настоящее время билеты и пробивание их контролёрами кажутся индийскому простонародью страшным притеснением. Оно не понимает, почему, раз заплатив за волшебный кусочек бумаги, они должны позволять чужим выхватывать большие куски из этого талисмана. Поэтому между путешественниками и контролёрами происходят длинные, яростные дебаты» {61} . Нынче дебаты случаются иные – уж точно не из-за пробитого билета.

Спать занятием трудным оказалось, но сон подушек не выбирает. Легли мы валетом; не меньше двух часов ворочались, изгибались, удобство изыскивая. Некуда ноги, руки, голову положить. Прочие пассажиры уже спали – по двое на полке, на полу.

На остановках тамбур полнился шумом – то безбилетники лёжку устраивали.

Начинался дождь, и заливало в окно.

Гудели вентиляторы.

Люди тут коровистые – с глазами мутными неудобство всякое встречают… Ночью началась столовая. Мусульмане, по случаю Рамадана от еды отграниченные днём, теперь, в ночи, банки, кастрюли достали для поедания обильного. Включили свет, заговорили в голос громкий, и никто не шикнул им, никто тишины не спросил. Когда садился мусульманин на койку индуса, тот не возмущался – прижимался теснее к стенке и сон свой продолжал. Диковинно это. Сам я порывался прикрикнуть на женщину в парандже, задумавшую в третьем часу ночи мужа своего отчитывать, но всякий раз напоминал себе, что в чужом монастыре пребываю. Терпел. И представить не мог сон в вагоне третьего класса (как бы ни восхвалял его Ким)…

Проснулся, ощутив под бедром давление. Оглянулся и удивлён был увиденным. Мусульманин (как узнал я позже – с билетом), места себе не отыскав, лечь должен был в положении большого неудобства: голову и грудь разместил на краешке нижней полки купейного отдела; вытянул ногу к боковой полке – нашей, упёрся, пальцами при этом в бок мне поддавив; вторую ногу на первую по-турецки забросил; руки обвил вокруг тела; так (в полусогнутии, полунавесу) заснул. Какие в положении таком бывают сновидения? Ловкость мужчины уважая, не захотел я ногу его оттолкнуть… Проснувшись в следующий раз, я обнаружил его на полу. Тогда же испугался, увидев, как с третьей полки женщина спускается в хиджабе – по темну пауком она тяжёлым показалась, асуром. (Быть может, от таких мусульманок и присказка в Индии пошла про Чурель – призрак тёмный женщины, умершей во время родов, а теперь ночами разгуливающей с ногами, вывернутыми назад, с локтями прогнутыми, с шеей продавленной…)

Многим здесь спать приходится в объятиях с людьми незнакомыми, головой упираясь в ступни голые или в лицо бородатое…

Проснулись мы окончательно к семи часам, когда заголосили вновь торговцы; суета вечерняя продолжилась утренней. Запахло одеколоном прелым. Пассажиры принялись за долгую, тщательную чистку зубов – кто щёткой, кто палочкой.

Сейчас, к полудню, Оля задремала вновь; я в неудобстве от качки непрестанной занимаюсь Дневником.

Могу наконец рассказ о Бомбее закончить. Замечу только, что палец мой гноится по-прежнему – обмываю его перекисью; что глаз Олин красной дугой обведён; что перед выходом к вокзалу температура Олина была 37 °C – причин этому не знаем, предположить удаётся лишь перегрев от солнца бомбейского. «Индия такое место, в котором не следует воспринимать всё слишком серьёзно – за исключением, конечно, полуденного солнца» {62} , – писал Киплинг.

Итак, Бомбей.