Наполеон

   — Подожди. Мои первейшие обязанности — это обязанности по отношению к Франции. Я не могу проливать кровь своих солдат в войне между иными странами. Я не могу всё время вызволять Польшу из беды. Вы должны действовать сами.

Это был его излюбленный контрудар. Он вынуждал её рассказывать всё о руководителях Польши, все сплетни, которые она слышала об их жёнах и их делах. И чем больше он узнавал, тем меньше думал о Польше, и она уже начала опасаться, что снабжает его достойным оружием против них.

Когда император находился в хорошем расположении духа, он обращал пристальное внимание на платья женщин и в этой области считал себя знатоком. При дворе ни одна плохо одетая женщина не могла избежать его критических замечаний. И даже императрица Жозефина не была защищена от этого. Кроме того, он ненавидел платья чёрных и других мрачных тонов. Мария Валевская продолжала одеваться просто: в белое, серое или чёрное. Он часто протестовал, но она отвечала на это:

   — Женщина Польши должна носить траур по своей стране. Когда ты воскресишь её из мёртвых, я не буду носить ничего, кроме розового.

   — Ты способна растопить Монблан, — отвечал он.

Таким образом, жизнь её проходила в непрерывной борьбе За судьбу отечества. Она не упускала ни одного шанса. Он тоже неустанно вёл борьбу — борьбу за её сердце. Ему было недостаточно их встреч по вечерам. Она должна была присутствовать с ним на всех обедах и балах в Варшаве. На этих весёлых приёмах великий полководец и гроза Европы искренне и с воодушевлением играл роль молодого влюблённого. Он научил её понимать знаки общения: незаметные движения руки, поднятия и повороты пальцев, наклоны головы, пожатия плечами, — все те знаки, которые указывали, что он любит её одну. Одно движение означало «Я люблю тебя», другое — «Я думаю о сегодняшней ночи», третье — «Как мне всё надоело!», «Если бы они только ушли!» или «Ты выглядишь прекрасно». Внимательно выслушивая знатных дам или важных политиков, описывая жадным слушателям ход той или иной кампании или битвы, он любил посылать тайные знаки своей возлюбленной через наполненную людьми комнату. «Дитя» — так он её называл, и это ей нравилось. В действительности она была настоящим ребёнком. И тем не менее её удивляло, когда он называл её так.

   — Ты понимаешь, я должен чётко и правильно выполнять дело, возложенное на меня судьбой. Я уполномочен ей быть правителем не одного, а многих государств. Я был всего лишь жёлудь — а теперь я дуб. Я на вершине, в верхнем окне, всегда на виду, виден издалека и вблизи. И всё это вынуждает меня играть роль, которая мне не свойственна. Но я должен играть её на благо себе и другим. Но, прекрасная Мария, в то время как я играю роль дуба для людей всего мира, для тебя одной я хотел бы снова стать маленьким жёлудем. Когда вся Варшава смотрит на нас, я не могу прошептать тебе на ухо: «Мария, я люблю тебя». Но именно это мне хотелось бы сделать. И я посылаю тебе свои маленькие знаки.

В ночь перед отъездом он сказал ей:

   — Я думаю, что наконец тебе немного понравился.

   — Я думаю, что да, — прошептала она.

Взгляд полководца был устремлён на Россию. Штабы с воодушевлением переместились в Финкенштейн, укреплённый прусский замок с огромными каминами, в которых долго держался багровеющий огонь, так любимый Наполеоном.

Мария безропотно последовала в Финкенштейн. Теперь, кроме Наполеона и надежд, связанных с Польшей, у неё не было ничего. Однако здесь её жизнь проходила уже без обедов, танцев и секретных знаков в толпе приглашённых. Её роль при Наполеоне стала ролью тайной любовницы генерала, находящегося на действительной военной службе. Замок был полон посланников, курьеров и офицеров. В течение пяти недель она втайне жила в комнате рядом с покоями императора и на свежий воздух могла выходить только после захода солнца. Они вместе ужинали, а ночью любили друг друга и говорили о Польше и поляках. День она проводила в одиночестве. Должно быть, это был довольно скверный период её жизни, однако она никогда не жаловалась. Однажды ночью на своей античной кровати Мария вынуждена была признаться себе, что получает удовольствие от объятий, которые она принимала вначале из чувства патриотизма. На следующий день, глядя через занавески, она увидела императора едущим на белом коне. Он лично руководил военной подготовкой и подавал резкие команды. Задрожав, она прижала свои маленькие ручки к груди, не понимая, что с ней происходит.

Это было в мае. Армия покинула свои зимние квартиры и двинулась в сторону России.

В последний раз они сидели у огромного пылающего камина в замке Финкенштейн.

   — Когда я вернусь, — сказал он, — ты поедешь со мной в Париж.

   — Нет, Наполеон. Зачем всё это?

Она была подавлена, в её словах звучали нотки укора. Он уезжал из Польши, казалось, что все её мольбы и его обещания пропали напрасно.

   — Терпение, моя голубка. Мне необходимо встретиться с царём.

   — Я больше тебе не верю. Я вернусь в Польшу, буду носить траур и молиться.

Его глаза излучали нежность.