Наполеон малый

И после такой мужественной и героической попытки четыре подвергшихся критике учреждения стали бы еще более почтенными и безупречными, чем прежде, и дело, вместо того чтобы двинуться вперед, отодвинулось бы далеко назад.

V

Как поступает провидение

Но провидение поступает иначе. Оно разворачивает все это перед вашими глазами в полной красе и говорит: «Смотрите!»

В одно прекрасное утро появляется человек — что за человек? Любой, первый (или последний) встречный, без прошлого, без будущего, без таланта, без славы, без авторитета; кто он такой? Авантюрист? Принц? Да просто у него в руках деньги, банковые билеты, железнодорожные акции, должности, ордена, синекуры, этот человек наклоняется к чиновникам и говорит: «Чиновники, предавайте!»

И чиновники предают.

Все? Без исключения?

Да, все.

Он обращается к генералам и говорит: «Генералы, убивайте».

И генералы убивают.

Он обращается к несменяемым судьям и говорит им: «Судьи! Я уничтожаю конституцию, нарушаю присягу, распускаю Национальное собрание, бросаю в тюрьмы неприкосновенных депутатов, расхищаю казну, налагаю секвестр, конфискую, изгоняю всех, кто мне не нравится, ссылаю кого захочу, открываю огонь без предупреждения, расстреливаю без суда, я совершаю все, что принято называть преступлением, я нарушаю все, что принято называть правом; посмотрите на законы, — они у меня под ногами».

«Мы сделаем вид, что не видим», — говорят судьи.

«Вы мне дерзите! — восклицает посланный провидением человек. — Отвратить взор — значит оскорбить меня. Я желаю, чтобы вы мне помогли. Судьи, вы сегодня явитесь поздравлять меня, ибо я сила и преступление, а тех, кто мне сопротивлялся, тех, кто представляет собою честь, право, закон, вы завтра будете судить — и вынесете им обвинительный приговор».

Несменяемые судьи лобызают его сапог и принимаются расследовать «дело о беспорядках».

А сверх того, они приносят ему присягу.

И тут он замечает в углу духовенство, раззолоченное, в митре, в облачении, опирающееся на епископский посох, загребающее богатые доходы, и говорит ему: «А, ты здесь, архиепископ! Поди сюда! Благослови-ка мне все это».

И архиепископ громогласно поет славословие.

VI

Что совершили на самом деле министры, армия, судьи и духовенство

Да, это потрясающее зрелище, и какое поучительное! Erudimini, [69] сказал бы Боссюэ.

Министры воображали, что они распустили Законодательное собрание, — они распустили администрацию.

Солдаты стреляли по армии — и убили ее.

Судьи думали, что они судят и приговаривают невинных, — они судили и приговорили к смерти несменяемых судей.

Священники думали, что они поют осанну Луи Бонапарту, — они пели отходную духовенству.

VII

Провидение объявляет свою волю

Когда бог хочет что-нибудь уничтожить, он поручает это сделать тому, что осуждено им на уничтожение.

Все негодные установления в этом мире кончают жизнь самоубийством.

Когда они слишком долго угнетают людей, провидение, как султан своим визирям, посылает им с немым рабом шнурок; и они лишают себя жизни.

Луи Бонапарт и есть немой раб провидения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НИЧТОЖЕСТВО, СТОЯЩЕЕ У ВЛАСТИ, ПРИНИЖАЕТ ВСЕ

I

Будьте покойны, История держит его крепко.

А впрочем, если самолюбие Бонапарта польщено тем, что История поймала его за шиворот, если он тешит себя какими-нибудь иллюзиями, — что, кстати сказать, вполне возможно, — и мнит себя выдающимся политическим извергом, пусть не обольщается.

Пусть не воображает, что, нагромоздив столько ужасов, он сможет когда-либо подняться на высоту великих исторических разбойников. Сопоставляя его с этими людьми на страницах нашей книги, мы, пожалуй, допустили ошибку. Нет, хоть он и совершил чудовищные преступления, этот человек, опоивший солдат — не славой, как Наполеон Первый, а водкой, — все равно останется мелким пошляком; он навсегда останется пигмеем, тиранившим великий народ, ночным убийцей свободы. Весь внутренний склад этого субъекта никак не согласуется с величием ни в чем, даже в подлости. В качестве диктатора он смешон, а выступи он в роли императора — получится сущая карикатура. Это его и прикончит. Человечество пожмет плечами — и только. Но разве это поможет ему избежать кары? О нет. Презрение не ослабляет гнева; он будет ненавистен и останется посмешищем. Вот и все. История смеется и разит.

Даже справедливое людское негодование не спасет его от этого. Великие мыслители любят карать великих деспотов, иной раз даже чуточку возвеличивают их, чтобы сделать их достойными своего гнева; но что может сделать историк вот с таким персонажем?

Историк сможет только притащить его за ухо напоказ потомству. Сорвем с него наряд триумфатора, уберем пьедестал, и когда уляжется пыль, исчезнут блестки, и мишура, и большая бутафорская сабля, украшавшая его, останется раздетый догола жалкий, подрагивающий скелет. Можно ли представить себе что-нибудь более ничтожное и убогое?