Наполеон. Вторая попытка

Во-первых, судили герцога по закону, принятому еще до прихода Наполеона к власти. Статья 2, по которой прошел герцог, гласила: «Всякий заговор, имеющий целью вызвать в государстве гражданскую войну и вооружить граждан друг против друга или против законной власти, карается смертью». Именно на внутреннюю смуту и рассчитывали спонсоры заговора. Впрочем, и в самой Франции мало кто сомневался, что убийство первого консула — мощнейшего консолидатора нации — вызовет в стране беспорядки, споры о наследнике и столкнет французов друг с другом в новой серии гражданской войны.

Во-вторых, все члены военного трибунала, выслушав показания осужденного и материалы дела, вынесли единогласное решение о расстреле. Обычно говорят, что Наполеон заставил свой ручной трибунал проголосовать за казнь. Однако имена всех членов трибунала известны: майор Дютанкур, полковники парижского гарнизона Ровье, Барруа, Раббе, Базанкур, Сюнтон и генерал Юлен. И никто из них, даже после свержения Наполеона, когда к власти вновь пришли Бурбоны и Бонапарта во Франции можно было поливать грязью как угодно… так вот, ни один из этих офицеров не написал в своих мемуарах об оказанном на них давлении. У них не только не было прямых инструкций об осуждении герцога, но, отправляясь на суд, они даже не знали, кого именно им придется судить.

В-третьих… Почему же Наполеон, понимавший, какая гневная и возмущенная реакция Европы последует в ответ на расстрел герцога Энгиенского, не помиловал его? Историки давали множество ответов на этот вопрос. Но лучше послушать того, на чьих глазах эта история происходила, — личного секретаря Наполеона Меневаля, неотступно бывшего с Наполеоном все это время. Он свидетельствует следующее…

Наполеон знал, чем грозит Энгиенскому статья французского закона о заговоре. Он также знал, какой резонанс вызовет расстрел лица с королевской кровью в Европе. Поэтому Наполеон хотел выказать не только решительность, отдав преступника под суд, но и свойственное ему милосердие, воспользовавшись своим правом на помилование. Для этого он послал письменное указание госсоветнику Реалю выехать в Венсенн, где состоялся суд, и лично поговорить с герцогом Энгиенским, после чего доложить о результатах беседы Наполеону. Имелось в виду, что герцог передаст Наполеону просьбу о помиловании, а Реаль до той поры распорядится отложить расстрел. Однако, как пишет Меневаль, «в силу той фатальности, которая предопределила весь ход событий в этом деле, Реаль, не имевший за последние восемь дней ни минуты отдыха и проведший несколько бессонных ночей, именно в этот день… запретил своему камердинеру будить его до пяти часов утра». Среди писем, которые ему вручили, когда он пробудился ото сна, было и то самое письмо. Прочитав его, продолжает Меневаль, Реаль «оделся с быстротой, на которую только был способен, и помчался в Венсенн, но на пути встретил полковника Савари, который сказал ему, что приговор в отношении герцога Энгиенского уже приведен в исполнение». В жизни пленника была поставлена жирная точка.

Всего нескольких часов не хватило судьбе, чтобы спасти герцога. Наполеон был шокирован этой новостью, но ругать Реаля не стал: он сам валился с ног, знал, что люди работают на износ, и потому просто развернулся и молча ушел. «Мы слышали, — писал Меневаль, — как первый консул медленно поднялся по лестнице, которая вела в небольшую комнату над библиотекой. Там он захлопнул за собой дверь и в течение длительного времени не выходил».

Рассказ о состоянии Наполеона, в котором он пребывал на следующее утро, продолжает его камердинер Констан:

«В ранний час я зашел в комнату императора и нашел его уже проснувшимся. Он лежал, облокотившись на подушку, и выглядел мрачным и усталым. „Констан, — сказал он мне… — Я очень плохо спал“. Казалось, он был чем-то чрезвычайно озабочен и полностью поглощен какими-то мыслями. На лице его лежала печать меланхолии и страдания. Пока я одевал его, он не произнес ни слова, чего никогда не случалось.

Неожиданно распахнулась дверь и в комнату вошла жена первого консула в своем утреннем неглиже. Она была страшно возбуждена, на щеках виднелись следы слез. Ее неожиданное появление удивило и даже напугало, ибо только в исключительных случаях что-то могло заставить госпожу Бонапарт покинуть свою комнату в подобном костюме. Она ворвалась в комнату с криком: „Герцог Энгиенский мертв! О, мой друг! Что же ты наделал!“ Затем, рыдая, она упала в объятия первого консула, который мертвенно побледнел и чрезвычайно возбужденным тоном сказал: „Эти негодяи слишком поспешили!“

Новость о смерти принца быстро распространилась по замку, вызвав гнетущее впечатление, все словно оцепенели от мрачных предчувствий. Первый консул не мог не заметить эту атмосферу всеобщего горя, но никому за это не сделал выговора. Величайшее огорчение, возникшее у его слуг, исходило из понимания того, что эта катастрофа неизбежно бросит тень на предмет их гордости.