Напоминание о нем

Учитывая, как ты умер, мой приговор несправедлив. Справедливостью стала бы вечность. Но я только надеюсь, что твои близкие знают, что мои действия в ту ночь не были эгоизмом. Ужас, шок, потеря ориентации, страх и мука увели меня в ту ночь от тебя. Но это никогда не было эгоизмом.

Я не плохой человек, и знаю, что, где бы ты ни был, ты знаешь об этом. И знаю, что ты простишь меня. Потому что ты тот, кто ты есть. Я только надеюсь, что однажды наша дочь тоже меня простит. И твои родители тоже.

И тогда, может быть, каким-то чудом я тоже смогу начать прощать себя.

А до тех пор я люблю тебя. И скучаю.

Прости меня.

Спасибо.

Прости меня.

Спасибо.

Прости меня.

И так без конца.

34

Кенна

Я закрыла текст. Не могла больше читать. Мои глаза были полны слез. Я удивлялась, что сумела столько прочитать, не заплакав, но я старалась не вникать в слова, а просто произносила их вслух.

Я отложила телефон и вытерла глаза.

Леджер сидел, не шевелясь. Все в той же позе, опираясь локтем на водительскую дверцу, глядя прямо перед собой. Мой голос больше не наполнял кабину грузовика. Теперь в ней стояла густая и неприветливая тишина, и, кажется, Леджер больше не мог ее выносить. Он распахнул дверцу и выскочил из машины. Подошел к кузову и, так и не произнеся ни слова, начал вынимать стол.

Я смотрела на него в зеркальце заднего вида. Когда стол оказался на земле, он взял один из стульев. Через какой-то момент он швырнул этот стул прямо на стол. Тот упал с громким треском, который отозвался в моей груди.

Потом схватил второй стул и сердито швырнул его через весь двор. Леджер страшно разозлился. Я не могла на это смотреть.

Наклонившись вперед, я прижала ладони к лицу, страшно жалея, что прочла ему даже одно слово. Я не знала, злится ли он на все случившееся, или на меня, или же швыряет стулья только для того, чтобы выпустить сдерживаемые пять лет чувства.

– Черт! – закричал он, и я услышала треск ломающегося последнего стула. Крики Леджера отражались от густых крон окружающих участок деревьев.

Грузовик затрясся от удара.

И наступила тишина. Полнейшая.

Я слышала только свое частое дыхание. Я боялась выходить из машины, потому что не хотела оказаться с Леджером лицом к лицу, если его ярость была направлена на меня.

Если бы я это знала.

Когда я услышала звук его приближающихся шагов по гравию, то с трудом сглотнула вставший в горле комок. Он подошел к моей двери и открыл ее. Я так и сидела, наклонившись вперед и закрыв лицо ладонями, но потом убрала их и осторожно взглянула на него.

Он стоял, наклонившись над открытой дверью и опираясь о крышу кабины. Его голова лежала на сгибе руки. Глаза покраснели, но в их выражении отсутствовали злоба или ненависть. Они даже сердитыми не были. Они скорее казались виноватыми, словно Леджер понимал, что выплеск его ярости сильно напугал меня, и теперь он испытывал неловкость.

– Я не на тебя злюсь. – Он сжал губы и опустил взгляд, медленно качая головой. – Просто все это очень тяжело осознать.

Я кивнула, но не могла ничего сказать, так сильно билось мое сердце, и так сухо было во рту. Ну и я не была уверена, что вообще стоит говорить.

Продолжая смотреть себе под ноги, он отпустил крышу машины. Он нагнулся в кабину, посмотрел мне в глаза, положил правую руку на мое левое бедро, а левую – под правое колено и притянул меня к краю сиденья, так, что я оказалась лицом к нему.

Потом Леджер взял в ладони мое лицо и приподнял так, что я смотрела прямо на него. Он медленно выдохнул, как будто ему было трудно сказать то, что он собирался сказать.

– Я очень сожалею о твоей утрате.

После этого я уже не могла сдержать слез. Первый раз кто-то отметил, что я тоже потеряла Скотти в ту ночь. Слова Леджера значили для меня гораздо больше, чем он сам, наверное, мог это оценить.

Когда он продолжил говорить, его лицо искажала мука.

– А если бы Скотти видел, как мы все обращались с тобой? – У него по щеке поползла слеза. Всего одна, но мне стало так грустно при виде нее. – И я тоже часть всего, что терзало тебя все эти годы, и мне так жаль, Кенна. Прости меня.

Я положила руку ему на грудь, прямо на сердце.

– Ничего. Ведь то, что я написала, ничего не меняет. Я все равно виновата.

– Это не ничего. Ничего из этого не «ничего». – Он обхватил меня руками и прижался щекой к моей макушке. Его правая рука успокаивающе гладила мою спину.

И он долго-долго держал меня вот так. Я не хотела отпускать его.

Он стал первым, с кем я смогла поделиться событиями той ночи, и я не знала, стало от этого лучше или хуже. Но сейчас мне было получше, так что, наверное, это что-то значило.

Мне казалось, давящая на меня тяжесть немного приподнялась. Это была не та тяжесть, которая, будто якорь, удерживала меня под поверхностью – она не поднимется до тех пор, пока я не обниму свою дочь. Но небольшую часть боли излечила его симпатия, и мне казалось, будто он физически приподнял меня вверх, на воздух, давая мне сделать несколько вдохов.