Напряжение на высоте

У уличных танцоров не было ни футляра для денег, ни перевернутой шляпы. Не ходил помощник, собирая пожертвания с тех, кому понравилось, или же с тех, кто решил форсануть, стоя рядом с девушкой.

Оттого первые деньги полетели танцорам прямо под ноги – и грани монет отразили яркое солнце… До того, как распасться сверкающей пылью, так и не долетев до земли.

Очередной взрыв веселья и аплодисментов уличным танцорам, что оказались еще и фокусниками, утонул в недоумении, потому как иные дарители расстались и с сотенной, свернутой вчетверо, но и от нее остался только пепел, а купюра не долетела до земли.

Затем и недоумение погасло в предупредительном возгласе, сменившемся страхом. Потому что над силуэтом отеля, таким же радостным в солнечном сиянии, как только что толпа, внезапно образовалась густая тень – будучи вначале просто дымкой, она быстро собралась в образ той самой маски, что была на людях.

После чего стоящий в центре вытащил из складок одеяния на поясе кривой кинжал и резанул себя по запястью.

Завизжала от ужаса впечатлительная дама, отшатнулась толпа, переходя сначала на шаг, а потом и на бег от той жути, что выплеснулась облаком вместе с алой кровью.

А те же, кто посмел обернуться, убегая, могли заметить, как на белоснежной маске в воздухе начали появляться темно-алые линии, рисуя кривую скалящуюся гримасу в пустоте и два незрячих алых глаза.

Где-то недалеко заорала сирена, а гостиница вмиг окуталась плотным сероватым пологом, будто вспыхнувшим, словно давно заготовлен и проявлен в последний миг.

Серьезная защитная магия, могучая, пробирающая даже неодаренных с солидного расстояния, – мурашками по коже и ощущением иномировой жути. Крайне надежная. До той поры, пока оскалившаяся маска не развернула пасть в стометровом оскале клыков и не перекусила гостиницу поперек на уровне второго этажа, исчезнув в тот же миг.

Жалобно простонав уцелевшими перекрытиями и ударив по ушам громом, здание рухнуло внутрь самого себя, взметнув облака бетона и пыли.

– Пожалуй, мы закончили в этом городе, сын. – Аймара Олланта посмотрел на руины отеля, когда пыль спала, а его люди вернулись констатировать численную убыль противника.

– Дождемся хозяев и объясним нашу позицию? – спросил тот.

– Как принято делать у вас? – уточнил патриарх клана у переводчика.

– У нас принято не дожидаться озлобленных хозяев. Считается, что время успокаивает, а степень вины не меняется.

– Это мудро, – покивали Аймара. – Как зовется эта традиция?

– Atas, menti! – спокойно ответил молодой седой человек.

Глава 30

Дворец князей Черниговских, пусть и выстроенный всего-то в прошлом столетии, за что удостоился наименования Новый, все же зацепил те времена, когда общий дом было принято делить на мужскую и женскую части. Времена поменялись, но разделение все еще казалось князю удобным – меньше суеты в родном кабинете. Меньше внимания, эмоций и осуждения по поводу разбитой посуды, перевернутых кресел и густого запаха спиртного, разлитого по наборному паркету. А когда женщина понадобится князю, он пойдет к ней сам.

Князь бережно отложил бутылку с виски, опустошенную наполовину, оправил распахнутый ворот рубашки, желая застегнуть, но обнаружил пуговицы вырванными. Оглядел себя, с облегчением не обнаружив мундир залитым и испачканным. И направился на женскую половину – сквозь весь дворец; через длинные коридоры, заставленные портретами предков, от которых старательно прятал взгляд.

Несмотря на выпитое, его не водило из стороны в сторону и не звало на подвиги. Алкоголь прошел через шокированное сознание, как вода. Обожгло живот и отступило, будто не было, оставив ту же пустоту и потерянность. Ему нужен был собеседник; нужен был совет, и он шел туда, где тот могли дать.

Тяжелая дверь будуара супруги удостоилась выверенного и деликатного постукивания. Как бы ни хотелось рвануть, вышибить, разрушить массив дерева, но помещение всегда плотно связывалось с образом супруги, а на нее он руку поднимать не смел и в мыслях.

– Зайди, супруг мой, – медовой речью с дивным акцентом донеслось из будуара, вызвав смесь любви и вожделения, надежды и привязанности.

Кто-то в миг горя шел к духовнику, иные исповедовались близкому другу. Прочие приближали к себе психолога или любовниц. Для него его Лита была всем.

В отличие от духовников и друзей, не обязательно было говорить только о явном, сжигая себя тайным; в противовес любовницам и психологам, верность не требовалось проверять – равно как и решать, что делать с трупами, сболтнув лишнего.

Его супруга достойна правды, любой, даже самой горестной и проклятой. И она же может подсказать путь – она умная, всегда была умной. Поэтому он ее взял, выделил из шумного и многочисленного семейства князя Сапеги. «Порченая», – говорил ее отец, пытаясь отвадить его, подсовывая небылицы о ее прошлом. Старый зашоренный дурак, который слишком доверял советникам – благо последние ненадолго пережили его.