Напряжение счастья (сборник)

– Да о многом, – ответила она. – Он ведь чудной. Здоровым-то был – о простых вещах не думал. А уж сейчас! О зверях говорил. О птицах. Потом сказал: хочу две формулы вывести. Или не формулы, я не поняла. Другое какое-то слово.

– Две? – спросила я.

– Две, – усмехнулась она и провела ладонью по щеке Платонова. – Одну, говорит, яблока, а другую – судьбы. Не поймешь, бредит или на самом деле…

– Коля! – сказала я. – Cлышишь меня?

Платонов прерывисто дышал. Глаза его совсем закатились, из-под век было видно только узкую полоску белков. Рот открылся. Я вдруг испугалась, что он сейчас, при мне, умрет…

– Родной мой! – попросила сестра. – Cмотри, кто к тебе пришел! Поговори с Наташей!

Он открыл глаза, и я почувствовала, как к нему медленно возвращается сознание. Я взяла его истаявшую руку, пожала и слегка приподняла ее над одеялом. Рука была невесомой, прозрачной. И тут же он слабо и ласково ответил на мое пожатие.

– Коляша, – прошептала я. – Спасибо тебе.

– Хорошо, хорошо, солнышко, – торопливо забормотал он. – Cкоро увидимся, солнышко. Приходи ко мне.

(Где – увидимся?)

– Не бойся, солнышко, – шептал Платонов. – Не бойся, не бойся. Тебе все было некогда… – Он сделал паузу, словно вспоминал что-то. – Тебе было некогда, а теперь у нас с тобой… будет… время…

– Пусть поспит, – прошептала сестра. – Мы его утомляем. Видите, как ему трудно говорить. Пусть отдохнет.

Я встала, взяла со стула свою сумку.

– Пойдемте, – сказала она. – Я вас провожу и заодно покурю там, во дворике.

В дверях я оглянулась. Платонов смотрел мне вслед светлым, спокойным взглядом. Видел ли он меня, не знаю.

10 июня. Ян вернулся. Я присутствовала при этом событии. Она лежала у себя (три дня маковой росинки во рту не было, одни сигареты). Звонок в дверь. Я открыла. Он кивнул мне и прошел прямо к ней в комнату. Она закричала.

Да, я не преувеличиваю: она закричала, словно ее поезд переехал. Он, по-моему, не произнес ни слова. Дверь захлопнулась, и о том, что за нею происходило, я могу только догадываться. Наверное, он сразу же лег, не раздеваясь. Дальше я слышала только свистящее дыхание.

Ни один из них не вышел из комнаты до самого вечера. Что было вечером, не знаю, я заснула.

12 июня. Пытка моя продолжается. Сегодня утром они уехали, как сказала Нюра, «на дачу к друзьям».

– Надолго? – спросила я.

– Дня на три, – неохотно ответила она. – Будем кататься на яхте.

Господи, на какой еще яхте! Где у нас тут кататься на яхтах! Нашли себе Ниццу! Я знаю, что все самые страшные мафиозные разборки происходят на таких вот дачах! Оттуда-то и спускают трупы в речку!

Вчера к нам ввалились сиамские. Долго что-то втолковывали Яну. К чему-то, как я поняла, склоняли, а он не соглашался. Говорили они совсем тихо, но я расслышала несколько раз произнесенное слово «баксы».

У Нюры бессмысленное лицо.

Звонил Феликс, просит подождать с деньгами.

13 июня. Утром поехала на Ваганьково навестить родителей. Давно не была, стыдно. C утра накрапывал дождик, но к полудню прояснилось.

Могила моих рядом с высоким черным обелиском. Посреди обелиска – имя: Евграфов Антон Васильевич (1864–1903). И чуть пониже наклонными буквами: «Врачу-человеку от товарищей».

Девочкой я придумала себе целую легенду об этом Евграфове. Ему было тридцать девять лет, когда он умер. Скорее всего, он умер от какого-то несчастного случая, может быть, как чеховский Дымов. Или работал на холерной эпидемии и заразился. Иначе зачем ему написали эти слова: «врачу-человеку»?

Сколько я себя помню, никто никогда не приходил на эту могилу. Зимой снег доходил до середины памятника, а потом медленно таял, оставляя грязные подтеки на мраморе.

Сегодня я увидела, что на скамеечке за оградой сидит женщина. Меня это удивило и даже испугало немножко. Кто вспомнит о человеке через девяносто с лишним лет после его смерти?

Я протерла мокрой тряпкой мамин камень, выгребла сгнившие листья. Женщина на скамеечке сидела неподвижно, словно застыла. Средних лет, бледная, худая, гладко причесанная, вся в черном. Выщипанные брови, руки в кольцах. Мы встретились глазами, и вдруг она кивнула мне, как знакомой. Я почему-то вся похолодела.

Она говорит:

– Спасибо, что вы за ним присматривали. – И указывает на памятник «врачу-человеку».

– Я не присматривала, – ответила я. – Когда я присматривала?

– …Ну, – усмехнулась она. – Вы еще девочкой, когда навещали свою мать, клали ему на могилу цветок или ветку, забыли?

– Ах, это! – сказала я. – Да, действительно…

Мы помолчали. Потом я спросила:

– А вы что, родственница? А то странно как-то: старое захоронение, 1903 год, и вдруг вы пришли…

– Что же тут странного? – сказала она. – Можно и через сто лет прийти. Время мы сами выдумываем…

Я удивилась, не нашлась, что сказать.

– У меня к вам есть разговор, – сказала она и поднялась со скамеечки. – Приходите завтра.

– Куда? – не поняла я. – Сюда, на кладбище?

– А что? – У нее вдруг стало презрительное лицо, словно я сказала глупость. – Что вам здесь мешает? Смерти боитесь? Так ведь смерть-то не здесь. Она там, в городе.