Напряжение счастья (сборник)

У меня вдруг начала болеть голова, и эту женщину с выщипанными бровями я видела словно в каком-то тумане.

– Приходите, приходите, – повторила она. – Я хочу вас поблагодарить за него. – И опять кивнула на черный памятник.

– Вы меня знаете? – спросила я. – Вы меня раньше видели?

– Завтра, завтра, – заторопилась она. – Все завтра.

Встала и пошла по дорожке, не оглядываясь.

Я вернулась домой – разбитая. Мигрень кончилась, но в голове стоит какой-то звон, и я плохо понимаю, что происходит. Нюры нет, она на «даче».

На какой даче? Что с ней там делают? Позвонить, может быть, Феликсу? А где гарантия, что он скажет мне правду?

Сейчас уже поздно, темно. Мой Феликс, наверное, лежит в постели с этой женщиной, из-за которой он нас бросил. Мне безразлично. Даже если бы я была там, в той же комнате, и видела, как он обнимает ее, мне и тогда было бы безразлично.

Куда-то я собиралась пойти завтра… Ах да! На кладбище. Нет, не пойду. У этой, бледной, в кольцах, кстати, знакомое лицо. Я ее уже видела…

14 июня. Сегодня весь день лежу. Тролля выпустила на улицу и сказала: «Поешь и погуляй». Кормить его нечем. Но у меня еще остались деньги, завтра я встану и куплю ему яиц и овсянки. Он очень умный. Если я сказала «поешь и погуляй», он и поест (найдет что-нибудь!), и погуляет. Счастье мое.

Через час я (как была, в халате) спустилась вниз, открыла подъездную дверь и впустила его. Потом опять легла.

Где моя доченька? Ау!

15 июня. Утром позвонила двоюродная сестра Платонова. Он умер ночью. Похороны послезавтра. Говорит: «Слава Богу, что мы не успели проесть все квартирные деньги, а то не на что было бы хоронить».

Хоронить будут у нас, на Ваганькове, в родительскую могилу. Я, конечно, пойду.

Отпевание в десять.

Вечером приехала Нюра со своим. Она заглянула ко мне в комнату. Слава Богу, жива. Но лицо тревожное. Что-то, наверное, случилось. Может быть, сиамец?

– Мама, – сказала она. – Ян там мясо жарит. Принести тебе?

Еще чего! Чтобы я из его рук хоть крошку взяла! Лучше сдохну!

Надеюсь, они накормят собаку.

17 июня. В церкви было душно, работал вентилятор. Батюшка все время вытирал пот с лица. Батюшка молодой, но красный и толстый, как женщина. Пели хорошо, только – мне кажется – немножко торопились. Никто не плакал. Народу мало. Увидела несколько знакомых. Все постарели, не узнать.

Меня поразило то, что Платонова в гробу не было. Лежащий там покойник не имел с ним ровно ничего общего. Это был просто какой-то умерший, я бы сказала, условный умерший, с восковым, как у всех умерших, лицом, с восковыми руками. Ни одной платоновской черты! Ничего, что напоминало бы полного, кудрявого Колю!

Прощаясь, я наклонилась, поцеловала ледяной лоб, перекрестила его.

Ко мне подошла двоюродная со своей дочкой, и я сказала:

– Все, кого мне доводилось провожать, были похожи на себя, а он – нисколько.

– Да, – быстро ответила она. – Так бывает. Душа покидает тело по-разному. Одна быстрее, другая медленнее. Чем она, знаете, меньше привязана к земному ко всему, к плотскому, тем ей легче. Некоторые – ох, как мучаются, пока оторвутся! А наш – сразу ушел.

Ну вот. Платонов ушел, а я с ним ни о чем не успела поговорить. А он совсем ушел. Сразу. Ах, какая пустота, Господи!

20 июня (6 часов вечера). Этого не было, это неправда.

По порядку. Тихо, по порядку! Я должна записать.

Сегодня опять поехала на кладбище. Думала, к Коле зайду, цветы на родителях полью. Поехала. На докторской могиле сидит та же самая женщина в кольцах.

Приветливая, спокойная. Все как тогда. Выщипанные брови.

– Вот хорошо, – говорит, – что вы пришли. Мне вам нужно кое-что рассказать.

Меня как ударило: про Нюру!

– Нет, – говорит. – Не про Нюру, про вашего сына.

– У меня нет сына, – говорю я.

– Разве? – спрашивает она. – Нет, он у вас есть.

Я подскочила.

– Слушайте, – кричу, – бросьте мне голову морочить! Нет у меня никакого сына!

– Ну, тогда давайте вспоминать вместе, – говорит она. – Май 1974 года помните? Роддом на Первомайской? Вас привезла «Скорая», так? Рано утром, в четыре? Вспомнили?

У меня опять в голове зазвенело. Прошу ее:

– Молчите, не надо…

Она отмахнулась:

– Слушай меня. Муж тебя вынес на руках, помнишь? Потому что тебе нельзя было двигаться, а ни носилок, ни санитаров не было. Из тебя хлестала кровь. И тут ты взяла да пошутила от страха, помнишь? Что ты сказала?

– Не помню, – бормочу я, а в голове – звон, звон, сейчас разорвется!

– Ты сказала: «Несешь меня, как Пушкина после дуэли».

Кажется, да. Пошутила…

– Тебя осмотрели и велели мужу ехать домой. А тебя – на стол. Помнишь?

…Господи!

– Повезли в операционную. Ты спросила: «Что будет с ребенком?» Помнишь, что тебе ответили?

…да, я помню!

– Тебе ответили: «О ребенке забудь». Ввели наркоз. И ты провалилась!

…помню, помню… Я провалилась в голубую воду и поплыла в ней…

– А когда ты очнулась, все уже было позади, ты лежала в палате и была не одна…

…я была не одна. Рядом с кроватью стоял хирург, который делал мне кесарево…

– И что он сказал тебе? Ну, вспоминай!

…помню… я помню…

– Он сказал: «Молодец, поздравляю, мальчик у тебя!» И ты заплакала.