Напряжение счастья (сборник)

Стою, прислонившись к холодной батарее, жду. Через пять минут она мне кричит, перегнувшись через перила:

– Женщина! Подымайтесь! Можно!

Я бегом – по ступенькам. Дверь в квартиру открыта. На пороге стоит – не она! У меня голова закружилась. Не она, не она! Все напрасно. Я забормотала что-то, слезы хлынули. Хотела сразу уйти, ноги подкосились. Опустилась на грязный пол. Женщина в розовом капроновом халате надо мной наклонилась. Лицо блестит от крема. Глаз почти не видно, вся в складках, как бульдожка. Они вместе с бабкой меня подняли, повели в квартиру. Квартира – комната и кухня. По стенам – иконы. Бумажные цветы в пузатых бутылках – везде, даже на полу. Горят две свечи на трюмо и пахнет какими-то – не пойму, чем – маслами, травами?

Бабка шамкает:

– Ну, чего вы так, женщина? В слезы-то сразу? Хошь, Тоня вам погадает?

– Да, – говорит бульдожка. – Давай я тебе погадаю.

У меня зубы стучат, голова раскалывается, и еще что-то со мной… Да, я словно бы соскальзываю куда-то. Если меня не удержать, я соскользну, провалюсь в преисподнюю! Вцепилась в бабкин подол. Та вырвалась:

– Ты, женщина, сдурела?

– Погоди, – (это бульдожка в розовом!). – Что с вами? Плохо вам?

– Держите меня, – шепчу, – держите, ради Бога!

– Припадочная! – (это бабка!). – Прости меня, Тоня, свалились мы тебе на голову!

Бульдожка вдруг взяла меня крепко за лицо, за обе щеки, приблизила ко мне свой глянцевый лоб, пористый нос и понюхала меня, как собака. Господи, да ведь она и есть собака! Ну, конечно, вон как хвостом виляет под халатом! А я не поняла сразу, отчего это у нее зад такой откляченный. Смешно.

– Гадай, – говорю, – берешь-то сколько?

Она опять под халатом хвостом вильнула.

– Не трусь, – говорит. – Не ограбим.

И правда взяла с полки колоду, начала раскладывать.

– Говори свое главное желание. Что у тебя на сердце?

– Это ты мне говори, – отвечаю я. – Тебе виднее.

– Болезнь, – говорит она. – К святому угоднику тебя везти надо. Порча на тебе.

– Ну нет! – говорю я. – Откуда на мне порча? Что я такого сделала?

– Этого я не знаю, – отвечает она и шевелит своими бульдожьими складками. – А сглаз – вот он. Езжай к Сергию Радонежскому в Троицкую лавру.

Слушаю – и мне не страшно, только зло берет.

– Я, – говорю, – к святым не езжу! Язычники вы все! Чмок, чмок! Я с Христом в губы не целуюсь!

Чувствую, что на крик перехожу и не могу остановиться.

– Да провалитесь вы все! – кричу. – Провалитесь! К угоднику! Не нужно мне вашего угодника!

Тут она размахнулась и ударила меня по щеке.

– Будешь хулиганить? – спрашивает она.

Я опомнилась. Словно бы и не кричала.

– Женщина, – говорит она вдруг. – Я тебя вылечу. Перебирайся ко мне.

– Антонина! – икает бабка. – Да ты что!

– Ладно, – говорит Антонина. – Что мы, некрещеные, что ли? Жалко ведь. Перебирайся ко мне, женщина.

У меня очень болит голова, очень.

– Я пойду, – говорю я. – Мне надо сына искать.

– Какого сына? – говорит она. – Нету никакого сына!

Я поняла, что они все между собою связаны: и Нюра, и Феликс, и эти старухи. А те, которые были за меня, те ушли. Все они там, где Платонов, здесь никого.

Антонина быстро переглянулась со старухой.

– Иди на кухню, – вздохнула она. – Чаю выпей…

Я пошла за ней в кухню, потому что почувствовала, что до дому после такой ночи не доеду. Она налила мне крепкого чаю, достала из хлебницы сдобную булочку – голубь с изюминками вместо глаз, – намазала маслом, и тут кто-то позвонил в дверь.

– Димуля! – Она вся вспыхнула и быстро вытерла полотенцем крем с лица. – Что это он так рано!

В кухню вошел такой высокий парень, что у меня заболели глаза, когда я подняла их наверх, чтобы увидеть, где кончается его голова. Он был очень худой, с длинными, почти до самых плеч, светлыми волосами, перехваченными кожаной полоской поперек лба. Я уже давно заметила, что есть лица, которые по своему строению напоминают черепа умерших. Что-то такое в костях лба, в провале рта… У этого парня было именно такое лицо. Он поздоровался, пододвинул табуретку к столу, сел – стал немного ниже – и уставился на меня.

– Кто такая? – спросил он.

Антонина пожала плечами, а бабка, торопливо евшая варенье из блюдечка, махнула рукой:

– Да мы сами не знаем! Пришла вчера в больницу, сына своего ищет.

– Где ваш сын? – спросил меня гость.

– Ну, – сказала я, улыбаясь. – Я же у вас не спрашиваю, где ваша мама.

– Умерла, – отвечает он спокойно и глаз не отводит.

Ах, как голова болит! Все сильнее, сильнее. Что же это такое!

– Женщина, – говорит между тем бульдожка. – Вы лучше ему откройтесь. Он – целитель.

А сама садится к нему вплотную и смотрит на него влюбленным взглядом.

– Да я и так все вижу, – произносит он. – И так все ясно.

– Не дается, – вздыхает бульдожка и – вижу – раздвигает колени под халатом. – Я уж, ты знаешь, к себе даже позвала, говорю: перебирайся, а то пропадешь! Не хочет!

– Ну, что делать, – говорит он. – Насильно мил не будешь.

– Вы что, – спрашиваю, – врач?

– Я лучше, – говорит он. – Лечу телесным электричеством.

Я ничего не ответила, даже не удивилась.