Напролом

– Возьмите эту. Это копия. Я ее сама списала. Оригинал никогда не покидал стен телестудии – у них там большие строгости с такими вещами, – но я довольно шустрая. Они меня оставили одну в монтажной, и в углу была стопка чистых кассет. Это была их большая ошибка!

Я взял кассету с большим белым ярлыком, на котором было написано: "Не брать!"

– И запомните, дружище: если вас заметут, у меня будут большие неприятности. Понятно?

– Понятно, – сказал я. – Вам ее вернуть?

– Я вообще не понимаю, почему я вам доверилась! – жалобно сказала она. – Чертов жокей! Если она мне понадобится, я ее у вас попрошу. Спрячьте ее получше. И, ради всего святого, не оставляйте ее на виду! Да, кстати: на обычном видике она не пойдет. Это профессиональная пленка в три четверти дюйма, она дает большую резкость. Вам нужен магнитофон, который берет такую пленку.

– А что вы сами собирались делать с этой кассетой? – спросил я.

– Стереть, – решительно ответила она. – Вчера утром я ее взяла и несколько раз прокрутила, чтобы убедиться, что в моей статье не повторяются фразы из этого интервью. Я вовсе не хочу, чтобы меня привлекли за клевету.

Потом я написала статью, сегодня я была занята... но если бы вы приехали завтра, пленка была бы уже стерта.

– Повезло, – сказал я.

– Повезло. Что вам еще? Досье? На кассете было больше, но Билл сказал показать вам досье, значит, надо вам их показать.

– Билл?

– Билл Вонли. Мы вместе работали в молодости. Билл начинал с самых низов, старый лорд его заставил. Я тоже. Трудно называть лордом человека, с которым вы делились окурками, когда работали по ночам.

"Они были любовниками, – подумал я. – Это чувствуется по ее голосу".

– Он говорит, у меня язык, как у гадюки, – сказала она без всякой обиды. – Он ведь и вам это говорил?

Я кивнул.

– Как у гремучей змеи.

Она улыбнулась.

– Ничего, когда он ведет себя как напыщенный дурак, я ему об этом тоже сообщаю.

Она встала, вся рыжевато-коричневая и звенящая цепочками, как скульптура-мобиль на ветру.

Мы вышли из комнаты с телевизором, прошли по коридору, несколько раз свернули и оказались в: помещении, похожем на библиотеку, с полками до потолка. Но на полках стояли не книги, а самые разнообразные папки. Охранял все это хозяйство суровый молодой человек в очках. Он записал нас в тетрадь, заглянул в каталог и направил нас к нужной секции.

Досье на Мейнарда Аллардека и впрямь оказалось куда менее содержательным, чем кассета.

Здесь были разные фотографии Мейнарда, блестящие черно-белые снимки, сделанные в основном на ипподромах, где, по-видимому, он был более доступен.

Здесь были три фотографии, теперь уже довольно старые, где он заводил своего замечательного коня Метавейна в конюшню после победы в скачках на приз "Две тысячи гиней", "Гудвудская миля" и "Скачка чемпионов". Даты и обстоятельства были написаны на полосках прозрачной бумаги, приклеенных на обратной стороне снимков.

Еще там были две пачки газетных вырезок, одна из "Глашатая", другая из прочих газет, в основном из "Финансовых времен" и "Спортивной жизни".

Критических статей среди них, похоже, не было. До нападения "Знамени" все газеты отзывались о нем сдержанно-благожелательно. "Мейнард, представитель одной из старейших династий, имеющих отношение к конному спорту..." "Мейнард, гордый владелец..." "Мейнард, член Жокей-клуба..." "Мейнард, проницательный деловой человек..." "Мейнард, видный филантроп..." "Мейнард великий и замечательный..." Временами также встречались положительные эпитеты вроде "отважный", "милосердный", "дальновидный" и "ответственный". Короче, идеальный общественный деятель.

– Просто тошнота берет, – сказала Роза.

– Угу, – сказал я. – А не могли бы вы спросить своего приятелярежиссера, почему он вдруг избрал своей мишенью именно Мейнарда?

– Могла бы. А зачем?

– Кто-то решил подпортить Мейнарду карьеру. Эта телевизионная атака не сработала благодаря коррупции. Зато нападки "Знамени" сработали как нельзя лучше. Вы и сами неплохо этому поспособствовали. Так кто же надоумил "Знамя" и не надоумил ли этот кто-то и того режиссера?

– Беру свое мнение обратно, – сказала Роза. – Среди жокеев попадаются очень толковые ребята.

– Дураков среди нас чрезвычайно мало.

– Вы просто говорите на другом языке.

– Вот именно.

Она поставила папку на место.

– Что-нибудь еще? Чем могу быть полезна?

– Нельзя ли мне встретиться с Сэмом Леггатом, редактором "Знамени"?

Она издала нечто среднее между кашлем и смешком.

– С Сэмом Леггатом? Нет, нельзя.

– Почему?

– Он носит бронежилет.

– Что, в самом деле?

– Нет, образно выражаясь.

– Вы его знаете?

– Конечно, знаю. Хотя не могу сказать, что люблю. До того, как он перешел в "Знамя", он был политическим обозревателем в "Фактах". И всегда думал, что на Флит-стрит его бог послал. Он язва от природы. Они со "Знаменем"

– близнецы-братья.

– А по телефону ему позвонить нельзя? – спросил я.

Она покачала головой, удивляясь моей наивности.

– Сейчас они печатают первый выпуск, но он наверняка готовит второй.

Что-то добавляет, что-то меняет. Он сейчас бы не стал разговаривать даже с самим Моисеем, не то, что с каким-то... попрыгунчиком.