Нарисуй мне дождь (СИ)

Три истертые ступени крыльца привели меня в большой зал, наполненный людьми. За голыми столами на трубчатых ножках и таких же стульях сидело множество посетителей. Кому не хватило мест за столами, пили стоя у прилавка, теснились вдоль стан. Высоко вверху в клубах табачного дыма тускло поблескивала облезшая позолота лепнины потолка. Когда глаза привыкли к тусклому освещению, я лучше рассмотрел это скопище людей, пестрых, как цветы в диком поле. Я попал в настоящую галерею уродов, передо мной открылся целый иконостас всевозможных отбросов общества, общества, с которым я не отождествлял себя.

Кого здесь только не было: нищие попрошайки, грязные пьянчуги и прочая рвань и мазура, отребье, отходы жизни. Цветастые шали цыганок вперемешку с лохмотьями оборванцев, черные картузы селян, хаки загулявших солдат и необъятных габаритов рыжая буфетчица в стеганой душегрейке поверх тельняшки, и еще десятки убогих, хромых калек, горбунов и безногих на колясках, костылях, палках и подпорках. Весь этот сброд пил и гомонил дурными голосами под дребезг катавшихся под столами порожних бутылок. В темных углах, издавая странные горловые звуки, копошились, размахивали руками и строили гримасы вообще какие-то подозрительные существа лишь отдаленно напоминающие человеческие особи. Настоящий лоскутный мир, дно, изнанка жизни! Изнанка — всегда ближе к телу.

У пивной стойки мычит что-то нечленораздельное пьяный, размазывая по лицу сопли, изрядно подкрашенные кровью. Наполовину оторванный воротник пиджака свисает с плеча. На него никто не обращает внимания. Все уже, кто больше, кто меньше под градусом, и каждый гнет свое, орет во все горло, не слушая соседа, матерясь и чокаясь кружками. Весь этот гомон перекрывают дикие вопли и взрывы безумного хохота, и вдруг, средь внезапно установившегося затишья, раздается заунывное пение, напоминающее собачий вой.

— Та-ак, слухать сюда! — зычно объявляет из-за стойки пьяная буфетчица. Вырезанный из ватмана кокошник, украшавший ее рыжие волосы, съехал набок. — Сегодня пива не разбавляла, значит буду недоливать! Шоб без претензий было тут у меня!

В ответ, с ближайшего стола ее весело обложили матом. Мое внимание привлек библейской внешности старик с седой бородой Николая Чудотворца в каком-то долгополом то ли сюртуке, то ли кафтане. На выцветшем зеленом сукне его диковинного наряда два ряда форменных медных пуговиц, каждая величиной с пятак. На шее у старика висит монисто из глиняных свистулек, больших и совсем крохотных, раскрашенных и лишь только обожженных. Опершись на костыли, он в двух руках держит по кружке пива, поочередно отпивая из каждой. Рядом за столом расположилась испитая парочка. Он, весь какой-то пыльный, без возраста, с собачьим выражением лица, от носа до макушки заросший серыми, похожими на шерсть волосами. Вне всяких сомнений, на днях освобожденный. Его глубоко сидящие пьяные глазки светились хитростью и бесстыжим нахальством. И она, вся какая-то блеклая, как моль, по локоть запустила руку в его расстегнутую ширинку.

— Дед! А-дед, продай пуговицу, — дергает Собаковидный за полу сюртука Чудотворца. Но старик невозмутимо пьет свое пиво, не обращая на него внимания.

— Слышь, ты! Михаил Архангел, продай пуговицу! Продай, а то даром оторву, — с открытой угрозой требует Собаковидный. Присмотревшись, я разглядел на выпуклых пуговицах двуглавых орлов. Должно быть, старик носит свой казенный сюртук еще со времен старого режима, в пику новому.

— Покупай, — густым басом неожиданно отозвался Чудотворец. На его груди из-под расстегнутого сюртука мелькнули четыре оранжево-черные ленточки солдатских Георгиевских крестов. Цвета огня и дыма, полный бант. — Давай, что она у тебя в штанах нашла или там, кроме вшивоты, ничего нет?

— Ты чё, дед, ващще… Нечаго брехать, есть! Гляди, дед, тащу, сичас вытащу, гляди! — истерически пищит Моль, и выхватив руку из ширинки Собаковидного, сунула под нос Чудотворцу кукиш.

Собаковидный весь аж зашелся смехом, ему ехидно подхихикивает Моль. И подберется же такая парочка, - кастрюля с крышкой, как они находят друг друга? Старик не торопясь, в два приема осушил обе кружки и осторожно поставил их на стол. Неожиданно подбросив костыль вверх, поймал его за основание и вытянул им Моль поперек спины, и неуловимо резким тычком двинул подплечником под подбородок Собаковидного. Тот захрипел и, схватившись за горло, сполз со стула, а Чудотворец, подхватив под мышку оба костыля, совсем не хромая бодро пошел к выходу. Все произошло настолько быстро, что я усомнился, а был ли старик? Только два тела матерясь, корчатся на полу.