Народ, да!

— Господин начальник Кислая Рожа! — сказал он. — Вообще-то я не пойму, почему вы так сердиты на меня. Конечно, можете сажать меня в тюрьму и держать там до скончания века. Мне-то что! Поступайте, как знаете. Но я должен вам кое-что сказать. Вы потому всем недовольны, что у вас самое недовольное лицо, какое я только видел. Такое лицо, на каком словно написано: «Я сроду не знал ни одной счастливой минуты». Вот это-то и портит вам характер, шериф. А если б вам хоть разочек рассмеяться от души, все ваше недовольство вмиг бы испарилось, ручаюсь вам. Это как пить дать. Давайте договоримся! Если я рассмешу вас, ну хоть вызову на вашем лице улыбку, на этот раз вы отпустите меня, а я пообещаю никогда впредь не совершать никаких незаконных проступков. Если же мне не удастся, держите меня под замком в клетке хоть сто лет. Пусть я проведу остаток дней моих в сырой темнице, коли хоть разок не рассмешу вас.

Господа шерифы Лунный Свет Кулиган и Крокодил Макнатт с радостью ухватились за такое предложение. Однако Кислая Рожа долго размышлял, прежде чем решиться. Смех был так же в дружбе с ним, как цыпленок с лисой. Но не так-то легко отбить охоту, если флоридцам что втемяшится в голову, и оба шерифа насели на Кислую Рожу. Они попытались убедить его, что добрый смех дороже флоридского солнца. Наконец тот уступил.

Папаша Меншен воспрял духом, однако, как на грех, не мог в тот момент придумать ничего смешного. И он опять заскреб в затылке, только уже в другом месте. Наконец он сказал:

— Что-то ничего смешного у меня не придумывается. Изюминки я не нашел, однако попытка не пытка! Так вот, когда Господь Бог задумал сотворить людей, он решил слепить их из глины, ну как из теста лепят хлеб.

Он замесил побольше глины, потому как хотел слепить людей много-много, как песчинок на дне морском. Налепил всяких, разных, но когда приготовился сунуть их в печь, печь-то оказалась мала, и он решил выпечь их не всех сразу, а по очереди.

Он отправил первую партию в печь, и вскорости вынул их. Но по неопытности слишком скоро вынул. И они вышли у него бледными, недопеченными, какими-то желтыми. Тогда он сказал: «Пусть это будут желтолицые китайцы».

Потом он приготовил вторую партию и тоже сунул ее в печь. На этот раз он решил выждать как следует. Когда же он вынул ее, эта партия оказалась пережаренная, с корочкой, почерневшая. И он сказал: «Пусть эти черные будут африканцы». А крошки все подобрал и долго жевал их: «Чав, чав, чав, чав, чав, чав, чав, чав…»

Папаша Меншен продолжал чав-чав-чав-кать, пока всем троим шерифам не надоело это, и Крокодил Макнатт не вскричал:

— Ради всего святого, перестань чавкать и переходи к следующей партии! А что было с ними?

— С ними-то, — не спеша продолжал папаша Меншен, — эта партия так долго ждала, что прокисла, и он так и оставил ее сырой, не стал печь. Из нее-то и вышли шерифы с кислыми рожами.

Лунный Свет Кулиган и Крокодил Макнатт так и покатились со смеху, услышав эту историю, а под конец загоготал и шериф Кислая Рожа.

Пришлось им отпустить папашу Меншена на свободу, как уговаривались.

Напрасная тревога

Пересказ Н. Шерешевской

День в Лоукаст-Бренч — что означает Ветка Акации — графство Чероки, штат Алабама, стоял солнечный, теплый. Воздух благоухал цветеньем, птицы пели — просто заслушаешься. Жизнь текла мирно, и все были счастливы.

Мужчины работали в поле, женщины суетились по дому, дети играли. Ветер дремал в вышине, удобно устроившись в облаках.

Только в графстве Чероки, штат Алабама в окрестностях деревни Лоукаст-Бренч, что означает Ветка Акации, выпадают такие деньки!

И вот, словно гром среди ясного неба, тишину и покой прекрасного дня прорезал тревожный крик. На дороге со стороны поля показался всадник. Лицо его было в грязи и пыли. Бока взмыленной лошади тяжело вздымались. Мужчина размахивал рукой и что-то громко кричал. Он был объят страхом. За утро он проскакал все графство Чероки, не слезая с лошади.

— Индейцы на тропе войны! — кричал он. — Они уже расправились с семьей Козардов и подожгли их дом. К оружию! К оружию!

Подняв на ноги всех жителей Лоукаст-Бренча, всадник поскакал дальше через поля, через реки в другие селения, чтобы и там возвестить о грозящей опасности.

Мужчины побросали работу в поле и поспешили домой. Тревога и страх были написаны на их лицах. Женщины оставили домашние дела и побежали звать с улицы перепуганных детей. Началась гонка, как на охоте. Жители деревни готовили оружие, осматривали ружья, собирали пули, точили ножи. Словом, спешили, точно гончие, взявшие след бедняги енота.

Вооружившись до зубов, мужчины давали последние наставления женам, как забаррикадировать дом, как защищать детей, скотину, имущество на случай нападения индейцев.