Народный совет

— Ну, главное — мы сходили поддержать протест, — выдохнула Лена, когда мы сели в забегаловке на Китай-городе и заказали себе по кофе с ливанскими сладостями.

Последняя неделя у нее была насыщенной. Лена раскидывала листовки, участвовала в нескольких местных протестных сходах жителей и даже завела роман с соседом-активистом.

— Мне нравится твоя квартира, — я пыталась как-то ее утешить.

Лена жила в четырехэтажном сталинском доме на окраине парка. Ее двушка со сквозными проходами между комнатами выглядела богемно и модно. Принты современных художников на темных стенах, подушки на полу вместо кресел, мало мебели, много цветов в горшках и дискошар на потолке.

Летом мы грелись на балконе и пили вино за долгими беседами, а зимой сидели на кухне и придумывали гадкие прозвища толстым серым голубям, облеплявшим дерево, растущее за окном.

Два дня назад у Лены во дворе случилось общее собрание собственников. Соседи пытались исключить дом из списка на снос.

— Бабки так громко кричали друг на друга, — рассказывала она, — что приехала полиция. Грозили забрать всех за несанкционированный митинг.

Я кивнула. Видела несколько эпизодов у нее в инстаграме.

— Была даже драка, — тихо сказала Лена с улыбкой.

Поздно вечером я шла безлюдными и прохладными дворами от метро домой. Гул проспекта сонно приутих вдали. Под фонарем у второго подъезда стояли три женщины и что-то вполголоса очень живо обсуждали. Одна из них трясла какими-то бумагами. Движения их рук были нервными и суетливыми.

"Тоже, наверное, против…" — нырнув в свой первый подъезд, подумала я, но ошиблась.

— Меня зовут Вероника Леонидовна, я ваша соседка, — неуверенно держа микрофон и запинаясь, говорила одна из трех женщин, которых я неделю назад видела в сумерках. Рядом с ней вторая — Марина Николаевна, жила с Вероникой Леонидовной в одном подъезде. — Мы решили организовать собрание собственников, чтобы включить наш дом в программу реновации.

Я обвела взглядом актовый зал московской международной гимназии, где собрались собственники помещений в нашем доме. Пришло не так много народу, но казалось, что зал был забит битком. Вокруг меня, перекрикивая друг друга и выступающих, солидные женщины и мужчины средних лет были поглощены алчностью и безумием. Они требовали себе новых квартир с хромированными полотенцесушителями. Плотные, крупные, взрослые тетки и дядьки, крепко стоявшие своими ногами-бревнами на земле и держащие на своих сутулых, твердых плечах грузную, тяжелую и скупую обыденность, рвались получить наконец-таки заслуженную награду за все свои страдания. Они были готовы растоптать всех, кто стоял на их пути к маякнувшей ярким лучиком надежды долгожданной счастливой жизни.

— У меня стенка сыплется! — орала мне в лицо блондинка за пятьдесят с ярко-голубыми глазами. В ее искаженных гневом чертах я видела ее былую, но ныне увядшую красоту.

— Обстучите штукатурку, сделайте ремонт, — предложила я ей.

— Это не поможет, — отмахнулась она от меня пухлой загорелой рукой.

— Нам помогло.

Рядом с ней ее супруг свирепо тряс кулаками и вопил кому-то позади меня, что денег у них нет. Я посмотрела на последний айфон в наманикюренных пальцах блондинки. Ее муж ездил на здоровой машине за два миллиона.

Меня омывало горячими волнами неистового противостояния соседей и я гадала, опустив беспомощно голову, наберется ли треть голосов против. На коленях у меня лежали записи — разбор законопроекта, материалы по капитальному ремонту, отчеты о состоянии дома, даже заранее написанная речь — мне стало смешно от собственной наивности. Никто не собирался меня слушать.

— Когда моя мама хотела чего-то добиться, она шла по дому говорить с соседями, — посоветовала мне моя подруга Ири за неделю до собрания. Я позвонила ей, чтобы погрустить. Ее мама — старая большевичка, прожившая всю свою неспокойную жизнь на Цветном бульваре. По рассказам Ири, она обладала упрямым, энергичным и целеустремленным характером, который позволял ей годами отбивать дом от посягательств различных структур, за что и была избрана самими жильцами председателем совета дома.

— Блин… — вырвалось у меня. Перспектива обходить дом и разговаривать с незнакомыми людьми меня совершенно не привлекала. Особенно, когда я вспоминала про пьяную коммуналку на последнем этаже в нашем подъезде. Квартиру регулярно посещали как полицейские, так и весь дворовый бомонд.

Деваться мне некуда и я пошла, как миссионер в неизведанные земли, нести свет сомнения и здорового прагматизма. Держа в руках свои записи, выписки из Жилищного кодекса, распечатки двух законопроектов о грядущем переселении, медленно и нехотя поднималась я по лестнице. Впереди было четыре подъезда по пять этажей. Я нажимала сразу по три дверных звонка.

— Кто? — раздалось из-за двери.

— Ваша соседка с первого этажа, — как можно добродушнее ответила я.

Неожиданно. Во всем доме, казалось, кроме меня никого не было. Да и будто самого дома тоже не было — только извивающийся позвоночник лестницы с чередой запертых дверей, которые, как выяснилось, иногда открывались.