Нас было трое

Входная дверь открывается и закрывается, раскачивается туда-сюда, как качели на игровой площадке, а мы ждем, неловко переминаясь с ноги на ногу. Смотрим периодически друг на друга, понимая, что думаем сейчас об одном и том же. О том, что находимся в одинаковом положении, и каждый хочет быть с ней, с Элли. Стать для нее опорой, стать тем, кто снова вдохнет жизнь в ее израненное тело. И каждый мечтает быть только единственным, но понимает, что с этим у нас как раз все очень сложно.

И, наконец, пелену сомнений прерывает ее появление. Отец выкатывает кресло из дверей, и Элли спешит встать и пойти самостоятельно. Это не обыденное больничное прощание, когда пациент покидает стены больницы, благодаря врачей и помахивая им на прощание рукой. Нет. Она встает, что-то шепчет отцу, который принимает из рук коллег документы на выписку, и направляется к нам.

Взгляд у нее невидящий, какой-то отстраненный. Пустой, если быть честным. Глаза не смотрят на нас и не устремлены вдаль. Она проводит ими по цветам, а затем как в замедленной съемке моргает. Вижу, как вздымается ее грудь под толстой вязаной кофтой — она вдыхает запах свободы и пробует мелкими глотками на вкус представшую перед ней реальность.

И это не вызывает у нее никаких эмоций. Ей не интересно. Джимми инстинктивно наклоняется вперед, раскрывая руки для объятия, а я так и продолжаю стоять и тупо смотреть на новую, бледную Элли, потерянную и неживую. Он обнимает ее, говорит что-то ободряющее, интуитивно чувствуя, что нужно любыми способами вытаскивать ее из этой ямы. А я замираю. Мне страшно. Пытаюсь оценить, хватит ли нам сил и терпения, чтобы помочь преодолеть ей барьер, выросший после всего произошедшего.

Я чувствую ее. Это глядя на Джимми она может сколько угодно улыбаться и уверять, что все будет нормально. Лишь бы он не переживал. А мне видна ее аура — почти невесомая, прозрачная, изрешеченная насквозь чужой жестокостью. Элли так плохо, что она отрекается от себя. И от жизни. Ей нужна не просто поддержка… я даже не знаю, что сейчас нужно моей хрупкой маленькой фее, но если бы мог, то отдал бы всё, чтобы вернуть ей и радость, и покой.

— Я хочу домой, — тихо произносит она, уворачиваясь от его поцелуя.

Печально смотрит на цветы, но не берет. Запахивая плотнее кофту, бредет к машине, и каждый шаг дается ей так тяжело, словно идти приходится босиком по битому стеклу.

Ее отец отвозит нас к ней в дом. Будь мы посторонними, нас бы попросили дать ей время отдохнуть после больницы и прийти в себя, но мы здесь свои, знаем каждый уголок, поэтому и остаемся. Джимми бросает цветы в гостиной, а я помогаю ее отцу сварить кофе.

— Слышал, ты поступаешь на медицинский. — Говорит мистер Кларк, и его руки трясутся.

Не очень хорошо для хирурга, но, думаю, ему просто нужно время, чтобы пережить случившееся.

— Да. — Отвечаю, засыпая зерна в специальное отделение кофе-машины.

— Уже определился со специализацией? Есть какие-то наметки?

Пожимаю плечами.

— Думаю, еще рано говорить об этом.

— Правильно. Возможно, тебе и пяти лет не хватит, чтобы понять, к чему ты больше склоняешься. Меня всегда тянуло в кардиохирургию. Максималист. — Он улыбается. — Казалось, что общая практика это… ну, недостойно, что ли, для молодого и перспективного ординатора. Хотелось больше, сложнее, опаснее. Боролся с самим собой лет десять, пока не достиг нужных высот и не получил уважаемую должность. В итоге… детство моей дочери прошло мимо меня.

Ставлю чашки на поднос:

— Не вините себя. Мы… всегда чем-то жертвуем.

— Нет, если бы я чаще бывал дома, этого бы не произошло. Мне всегда было трудно найти общий язык с Элис, не знал, как нужно обращаться с маленькими девочками, скидывал свои обязанности на многочисленных приходящих нянь…

— А ее мать? Вы звонили ей?

— Да. — Он тяжело вздыхает и проводит ладонью по обширной лысине. — У нее только родился ребенок в новом браке, не может приехать. Но… это все не важно, потому что она даже не поговорила с ней. Сказала, перезвонит, но звонка так и не было.

— Понятно. — Мы молчим. Пищит таймер, раздается щелчок, и я подставляю чашки, чтобы наполнить горячим ароматным напитком. — Мистер Кларк, я…

— Зови меня Дэвид, сынок.

— А… хорошо. — Теряюсь. — Элли сильно расстроилась? Из-за матери.

— Я не говорил ей. — Мужчина прячет взгляд.

— Наверное, это правильно. Ни к чему ей лишние расстройства.

— Хорошо, что ты здесь, Майкл. — Дэвид ставит на поднос сахар. — Ты ей очень нужен.

— Ее сейчас нельзя оставлять одну. — В горле пересыхает. Я, наконец, поднимаю голову и с трудом выдерживаю его проницательный взгляд. — Мистер К… — Осекаюсь. — Дэвид… Я хотел поговорить. Хотел сказать спасибо за то, что вы сказали шерифу, что мы… ну, понимаете…

Его глаза искрятся теплотой.

— Не нужно. — Горько улыбнувшись, мужчина трет пальцами веки. — Не объясняй мне ничего, сынок. Чтобы вы не сделали, вы поступили правильно. — Он вытирает выступившие слезы. — Это моя обязанность. Сам должен был…

— Какие у него шансы? Вы ведь, наверняка, интересовались? Может, видели?