Нас было трое

Я пинаю злосчастный столик ногой, расшвыриваю в сторону барахло, сложенное как попало на подоконнике, заглядываю в холодильник, под диван, в шкаф, сметаю на пол коробки с мукой и хлопьями и, наконец, застываю, обнаружив в аптечке то, что заставляет меня поежиться.

— И ты хотела, чтобы я оставил дочь с тобой? — Оборачиваюсь к матери. — Да у тебя тут с полкило наркоты! Как давно это происходит?

— Я… я не понимаю, о чем ты. — Часто моргает.

— У него тут тайник? Или что это? Склад? Может, вы оба торгуете этой мерзостью?!

Я беру бумажный пакет и вытряхиваю в него содержимое аптечки. Туда же летят две перевязанные резинкой тугие котлеты из купюр. Мать подскакивает и подлетает ко мне:

— Не надо! Джеймс, не надо! Будет только хуже! Он очень, очень рассердится!

— А мне плевать. — Поворачиваюсь к ней. — Сейчас ты живо собираешь свои шмотки и едешь со мной. Будешь сидеть тихо, как мышь, пока не определю тебя в клинику.

— Нет. — По ее щекам текут слезы. — Не надо, нет.

— Только попробуй взбрыкнуть. Мне все это надоело! Я годами терпел это дерьмо! Хватит!

— Я люблю его… — ее губы дрожат, она тянет ко мне руки. — Он убьет тебя…

Точнее, тянет руки не ко мне, а к пакету в моих руках.

— Выходи. — Бросаю на ходу. — Поедешь со мной.

— Пожалуйста, сынок. — Скрюченными пальцами впивается в мое запястье.

— Нет, я сказал! — Брезгливо отдергиваю руку. — И ты еще хотела, чтобы я оставил здесь ребенка? Мама, что с тобой?

Качаю головой в то время, как она обессиленно оседает на пол и начинает рыдать. Комкаю бумажный пакет, беру за руку ребенка и поднимаю мать:

— Вставай. Мы уходим.

— Не надо. Он же рассердится…

— Вставай! — Грубее.

Тащу ее за кофту, она падает и не желает подниматься. Отпускаю, веду Софи, усаживаю в машину, возвращаюсь за ней.

— Уйди! Уйди от меня! — Вопит мать, отбрыкиваясь ногами. — Превратил свою жизнь в ад. Чудовище! Меня не трогай, я живу так, как хочу!

От звонкой затрещины ее голова западает назад. Мать медленно поворачивается, хватается за губу и смотрит на меня с ненавистью. Морщится и смачно сплевывает. Ее слюна падает на мой ботинок.

— Мама… — Устало выдыхаю я. Наклоняюсь, хватаю ее подмышки и волоку прочь из этой помойки.

Она продолжает стенать и сыпать проклятиями. Затихает уже на полдороги от трейлерного парка, на заднем сидении, зажевав собственный кулак и громко шмыгая носом. Мне некуда ее везти, кроме собственного дома, что я и делаю. Небольшой одноэтажный особнячок, который я прикупил в прошлом году, встречает меня громким храпом жены. Она все еще спит — пила и материлась почти до утра. Немудрено — вымоталась, бедная.

Оставляю Софи с матерью на кухне, вызываю по телефону одного из своих людей, чтобы присмотрел за ними пару часов. Мне обязательно нужно смотаться в клуб, дать наставления своим служащим по поводу грядущего приезда важных гостей из соседнего штата. Пришла пора выйти на новый уровень: я хочу, чтобы все поставки оружия в нашем регионе теперь шли через меня. И у меня, кажется, есть все козыри для будущих переговоров.

Когда Питти тяжелой походкой бывшего борца входит в дом, Мэгги уже просыпается и начинает сокрушаться по поводу того, что я притащил к нам свекровь. Велю ей заткнуться и обещаю, что это ненадолго. Она еще не знает, что и она в моей жизни долго не задержится, поэтому верит. Недовольно, но все же захлопывает свою варежку и уходит в спальню.

Я спешу в клуб той же дорогой, что и всегда.

Но сегодня очень отчетливо вспоминаю все детали той ночи. Стоящий на обочине джип, неподвижное тело Бобби в грязной луже, искаженное яростью лицо лучшего друга и его же окровавленные руки. И, несмотря на тупую боль, которую несут эти картинки из памяти, в груди рождается теперь что-то светлое. Оно греет. Дает надежду на будущее. Это Элли. Она вернулась, и в моей жизни снова стало светлее и теплее.

И это не просто ностальгия по нашей юности. По тому мальчишке, которым я был. По моим мечтам и так и не сбывшимся надеждам. Это всколыхнувшееся внутри чувство, возродившееся из пепла, как птица феникс. Оно будто разом снимает всю ту тяжесть, что я носил в себе много лет. Да, эта женщина не стала моей, но, как бы я не старался отмахнуться от мыслей о ней, она все еще рядом.

Зовет и манит меня. Как единственное спасение от мрачной действительности. Чистое, искреннее, родное. То, на что когда-то было способно мое сердце. То, о чем я так и не смог забыть, как ни старался.

Черт возьми, а ведь любовь не умирает.

Она жива даже спустя годы боли и испытаний, даже сквозь прошедшие через тебя десятки чужих лиц и рук. Она жива, даже если ты про нее уже давно забыл. Возвращается нечаянно, когда совсем не ждешь, и обязательно напоминает о себе. Острым уколом в сердце, останавливающим дыхание. Горячим трепетом в груди и разливающейся по телу невесомостью. Бабочками в животе и глупой улыбкой на дрожащих губах. Настоящая любовь не умирает. Никогда. Ее просто нельзя убить. Это невозможно.

— Все нормально? — Спрашиваю я, легкой походкой входя в помещение клуба.

Лица у всех ребят какие-то бледные и напряженные. И тут замечаю, что мы не одни. У нас гости.