Насекомый

– Да ну? Правда? – удивляется. А я чувствую, что мой тактический прием удался. Недалекие умом экземпляры всегда падки на лесть.

– А что, – говорю, – не правда? Правда чистейшей воды! Ты, Муша, лети и сил там, на воле побыстрее набирайся, приятельниц ищи. А то я все свои неприкосновенные запасы тебе отдал, а самому покидать землю срок еще не пришел. И не забудь про обещание.

– Век воли не видать, – жужжит. – Я теперь за тебя, Гомемнон, любому человеку суп бациллою заправлю. Давай, таракан, до свиданьичка. Жди меня, и я того!

Прожужжала так, винтом к горлышку поднялась, только я ее, мохнатую, и видел.

Глава вторая. О разнице в мечтах и взглядах

Долго ли томился я за стеклянными стенами, вдыхая зловонные пары уходящего из посуды вместе с моим разумом алкоголя, – не знаю. Сморило меня дурным сном, в котором одни лишь кошмары вокруг тела моего ходили, норовили усы выщипнуть и лапки оборвать. Слышу только сквозь тяжелую, отравленную ядом дрему, зовет меня кто-то. Собрал последние силы, вверх глянул, а там над бутылкой целый рой мух кружит, а одна на горлышке устроилась и меня своим ведьмовским зеленым оком в натуре сверлит.

– Гомемнон! – кричит, разнося по стеклянной тюрьме утробное эхо. – Я это, Муша, помнишь еще?!

В голове моей что-то перевернулось, щелкнуло, и я события в памяти потихоньку восстановил.

– Да-а-а-а… – стону, – спаси-и-и меня, Му-у-у-уша… Ху-у-у-удо мне…

– Вижу, – отвечает, – что худо. Учи, умник, что надо делать.

Я встряхнулся, на лапки из последних сил перевернулся и соображать принялся. Секунд пять думал, а потом меня гениальной мыслью осенило.

– Ты, – говорю, – дорогая, бери коллег и тащи сюда нитку нужной длинны. Чтоб до дна достала. Сечешь?

– Зачем? – спрашивает, глупая птица.

– Опустите нитку сквозь горлышко, – поясняю, – я ухвачусь за нее, а вы меня вытянете. Дошло?

– Кто дошло? – и только зенки свои таращит.

– Хорошо, – тяжко выдыхаю, – перефразируем. Вы нитку находите, опускаете в бутылку, я хватаюсь, вы тянете. Понятно?

– Чего ж тут непонятного?! Чай, мы тоже не дуры, – и презрительно так последнюю фразу сказала, что мне даже неловко стало. – Ты только не уходи никуда, мы сейчас…

И улетела. Интересная такая, куда ж я уйду? Чтоб не сдуреть совсем, начал бродить от стены к стене, лапы разминать. А воздух отравленный, хреново мне. Решил вспомнить, как нас на Зине Портновой травили, и, не поверите, легче стало. Алкогольные пары в сравнении с дихлофосом – чистый кислород! Замечтался, в общем…

– Лови! – сквозь воспоминания слышу и чувствую, что на голову мне что-то тяжелое плюхнулось.

Смотрю – мухи вернулись, канат кинули. Я без лишних слов всеми лапами за него ухватился и крикнул:

– Вира, птицы мои синие! Тащите меня!

И вытащили ведь! Я, как на воле оказался, первым делом отдышался. Потом огляделся. Мухи все по своим делам разлетелись, одна Чкаловская рядышком сидит и аппетитно огуречную попку посасывает.

– Мы в расчете? – спрашивает.

– Спасибо тебе, милая, – улыбаюсь. – Кабы не ты, сдох, ей Богу. Никуда не торопишься?

– Нет, – отвечает, – с тобой интересно. Ты, умник, знаешь много. Это мне по душе. А еще б поел пока, смотри, сколько тут всего вкусного!

Я кругом бутылки обошел и только дивлюсь. Это ж надо, такое впечатление, что они помои прямо под раковину кидают. Еды-ы… немерено! Правда, низкокалорийной. Очистки картофельные, огуречные попки, огрызок от яблока, фантики от ириса «Забава»… Ни колбасной шкурки завалящей, ни хрящика. Сюда бы вегетарианцев – им пир горой, а нам, настоящим мужикам, мяса надо. Рыбы, на худой конец. Но на безрыбье, сами понимаете, и огурец – свинина.

Перекусил нетривиальным лакомством. Влаги испил, и запас под крыло взял. Так, на всякий случай. А потом услышал, как далекая призрачная дверь хлопнула. Глядь на стол – нет моего «Abibas’a». Вот влетел, как же домой-то?! Ушла милая сердцу Анна Андреевна, забыла об сыне своем приемном…

Настроение тут же испортилось. Выдохнул я тяжело и на спину повалился, начал лапами дрыгать и реветь почти по-медвежьи.

– Ты чего, Гомемнон? – подобралась ко мне испуганная Муша. – Отравился? Странно, все свежее, никакого сальмонеллезу.

– Домой хочу-у-у, – вою я. – Сокра-а-ат, как же я-а-а-а ту-у-ут?…

– Эка ты примитивный, – ухмыльнулась муха, – чем тебе здесь-то не дом? Центр города, это тебе не Зина Портнова. Знаешь сколько памятников? На любом сри – не хочу. Я даже профессора Попова обгадила. Он сто лет назад радио изобрел, слыхал? Так я – прямо на нос гению! Вот скажи мне, есть у вас там профессор Попов?

– Не-а, – всхлипываю.

– Ну вот, – улыбается, – а у нас есть. И Шевченко стоит, знаменитый нерусский поэт. А в крепости лысый царь Петр авангардной работы. Кстати, о крепости: у меня мечта заветная есть – Петропавловскую иглу обосрать… Но, похоже, неосуществимо это… – вздохнула тяжело Муша.

Меня такой поворот разговора заинтриговал. Я на лапы вновь перевернулся и с любопытством уставился на Чкаловскую.

– Так в чем же дело? – спрашиваю. – Есть мечта, надо воплощать. Кто тебе мешает?